Думы царя представлены чеканными строками пушкинских оценок и, хотя бы в завершающем виде, представлены непосредственно; не возникает сомнений, что это думы действительно великие.

Думы Евгения образуют своего рода обратную симметрию по отношению к думам царя. Они начинаются с низшего, самого заземленного: думал он «о том, / Что был он беден…» Но бытовым содержанием думы Евгения не ограничиваются. Следом идут мысли о независимости и чести, в которых нет ничего «ничтожного, мелкого»226; независимость и честь незыблемо стоят на высоком месте этического кодекса поэта.

Великие думы на то и великие, что исключают саму возможность своей компрометации. Без великих дум невозможен прогресс. A Пушкин видит уязвимое место даже великих дум. Великие думы должны приподыматься над землей: иначе нельзя увидеть перспективу, а без этого невозможно и великое. Отрыв от земного практически неизбежен, и в этом слабость великого. Пустот не бывает, и отрыв заполняется – и чем-то иным, не тем, что нужно в поддержку великого. Что видит реформатор не вдали, а вблизи? «Чернели избы здесь и там, / Приют убогого чухонца…» Что видят читатели «Медного всадника» кроме величественных шедевров? Приют убогого чиновника. Получается, с чем боролись, на то и напоролись. В великие думы это никак не помещалось.

В этом смысле «разные размышления» имеют преимущество перед «великими думами», именно потому, что они «разные». Великие думы потрясают своим величием, но они обречены быть односторонними. Разные размышления охватывают предмет с разных сторон, а потому они зорче и объективнее.

Выделим концовку действительно великих дум царя-преобразователя: «И запируем на просторе». Царские пиры не в диковину. Но в «Медном всаднике» взято слово-то протяженное – «запируем». Оно означает завершение пусть и грандиозного дела, но тем и обретает зловещий симптом. Жизнь – вечное движение, и любая остановка, даже замедление означает застой, чревато катастрофой. Дело было начато великое, долгое, самому строителю чудотворному почивать на лаврах не пришлось, а тут прогнозируется ситуация паразитирования на результатах труда предшественников.

Обратим внимание на «ревнивый» фрагмент размышлений Евгения:

Что ведь есть

Такие праздные счастливцы,

Ума недальнего, ленивцы,

Которым жизнь куда легка!

Констатируется расслоение! Когда-то царь-труженик сам покоя не знал и всех заставлял шевелиться, а теперь кому труд, а кому праздность, вечный пир или череда пиров. Кому-то нет места на пирах жизни, а для кого-то «запируем» нескончаемое, и простору хватает. Петр не мыслил о разделении людей, для него «запируем» всеобщее. Получается иначе. В своих ночных думах Евгений (с помощью Пушкина, разумеется) как будто услышал великие думы чудотворного строителя – и сумел разглядеть в них изъян! Конечно, задним числом ему судить легче, многое, прежде туманное, прояснилось.