В силу своего различия великое и разное могут и не пересекаться. Пушкин выводит спор позиций в одну плоскость, где линии героев соприкасаются. Будет и прямое столкновение, но как тщательно оно подготовлено!

Мысли Евгения не сводятся к жалобам на бедность, на недостаток ума и денег, к зависти к праздным счастливцам. Среди мыслей героя есть очень достойные – о независимости и чести, весьма проницательные – о несправедливости социального расслоения общества: это мысли личные или государственного масштаба?

Силы соперников в поединке заведомо неравны (разве не аналогия конфликту князя и кормилицы у Грибоедова?). В этом отношении бунт Евгения «безумен» (в метафорическом значении), т. е. «бессмысленный и беспощадный». «Бессмысленный» – потому, что обреченный, а «смысл», т. е. подоплека, причинная мотивация, как раз в полном порядке. Пусть только на один момент, но в тот, когда соперники уравнялись, безвестный чиновник достоин «державца полумира», услышан им. В бунте героя заложена неотвратимость счета, который неизбежно предъявляется всем без исключения, даже и кажущимся недосягаемым для людского суда кумирам.

В поэме изображен особый вариант трагического конфликта – трагическая ситуация. Ее суть – в столкновении двух правд, каждая из которых носит объективный характер. Это не борьба добра и зла, нового и старого; противники достойны друг друга, смертельный поединок развертывается между героями, а сталкиваются не лица, а идеи. В «Медном всаднике» конфликт поднят на предельную высоту социального обобщения: конфликтующие стороны – государство и личность. Конфликт носит неразрешимый характер. Невозможно принять правоту одной стороны: обе правы! Как найти примиряющую равнодействующую – это проблема, которая принадлежит к категории вечных – и нерешаемых.

В свою вторую болдинскую осень, наряду с другими важными произведениями, поэт в связке пишет две поэмы, по-разному, но об одном – о власти и человеке и о человеке во власти. Поэмы ведут друг с другом диалог. «Милосердия!» – взывает «Анджело». «Не будет от властей милосердия», – отвечает «Медный всадник». И то, что к такому ответу прикосновенен образ Петра, в общем-то самого притягательного в глазах Пушкина русского монарха, обретает дополнительный смысл.

Петр довольно легко решил губительную «годуновскую» задачу: «добро» его царствования перевешивает «зло»: «Начало славных дней Петра / Мрачили мятежи и казни. / Но…» Способствует этому обстоятельство, что Петр был законным наследником престола. А как же споры вокруг его имени? Но ни Петру, ни какому бы то ни было властителю невозможно лишить субъективного характера оценок добра и зла, а подданных слишком много, и они разные. Так устроен наш мир, что на острейшие вопросы сама жизнь не дает, не может дать ответов, которые бы устроили всех.