Нечто подобное, я думаю, имело место в архитектурном творчестве и при восприятии архитектуры на протяжении большей части истории человечества. Где современный архитектурный ум усматривает пространство, предшественники современных зодчих видели нечто другое, конкретное, обладавшее множеством неповторимых чувственных и мыслимых свойств. Они видели местность, ее простор и ширь. В местности – место. Видели город большой или малый, окруженный стенами с башнями и воротами. В городе видели крепость, улицу, галерею, портик, угол на перекрестке, площадь, квартал, дом, мост. На улице – галерею, в галерее – лавку, мастерскую. На площади – дворец, храм, базилику, театр, цирк, термы, триумфальную арку. Во дворце – вестибюль, лестницу, залы. В храме они видели купол, алтарь. В доме – атриум, столовую, спальню, двор. За городом – дорогу, монастырь, виллу, ограду… Продолжать можно долго. Короче, вместо пространства они создавали стены, опоры, перекрытия, воспринимаемые снаружи и изнутри проемы, которыми отмечены, размечены, разделены, соединены места разного назначения и разной формы, в которых они видели не пространство, а самих себя и других людей на разных расстояниях от преград и проемов.

Теоретическая линия развития концепции архитектурного пространства возникла несколько раньше практической, а с появлением последней они поддерживают друг друга.

Роджер Скрутон, критически относившийся к идее сущностной связи между архитектурой и пространством, указывает, что она широко распространилась начиная с работ Генриха Вёльфлина. В общем виде логика вёльфлинианцев такова: «Архитектура, в сущности, есть пространство; следовательно, пространство, пространственные отношения и игра взаимосвязанных пустот суть истинные объекты архитектурного переживания». Скрутон уточняет, что это утверждение не надо понимать буквально: согласно Бруно Дзеви, «сущность архитектуры не в материальном ограничении пространственной свободы, а в организации пространства, приобретающего благодаря этому ограничению преисполненную глубокого смысла форму; преграды определяют периметр того, что можно видеть, а не охваченную взором „пустоту“»1008.

Чтобы убедиться, что Вёльфлин терял чувство меры, используя слово «пространство», я беру наугад абзац из его книги «Ренессанс и барокко», изданной в 1888 году, и выделяю слово «Raum» («пространство») и производные от него жирным шрифтом: «In seiner höchsten Leistung, in den Innenräumen der Kirchen trirr ein ganz neues, auf das Unendliche gerichtetes Raumgefühl in die Kunst ein». «Die Absicht geht nicht mehr auf eine bestimmte kubische Proportion, auf ein wohlthätiges Verhältniss von Höhe, Breite und Tiefe eines bestimmten, geschlossenen Raumes». «Der Raum, den die Renaissance gleichmassig hell heilt und nicht anders den als einen tectonisch geschlossenen sich vorstellen konnte, scheint hier im Unbegrenzten sich zu verlaufen». «Zu Häupten aber, wo einst eine flache Decke ruhig Raum geschlossen hatte, wölbt sich eine ungeheure Tonne». «Der bedeutsame Zug der der neueren Kunst: das formlose Schwelgen in Raum und Licht»1009. Перевод приведу ниже, здесь же выскажу предположение, что столь частое обращение ученого к понятию «пространство» было инспирировано его интересом к барокко.