А её губы плывут к моим. Я чувствую дыхание, горячее, как пылающий пунш. Стекло — холодное лезвие ножа между нами.
— Я прочитаю тебе стихи, про тебя… Послушай!
— Наизусть, любимый, я знаю эти стихи, я сама подарила тебе их слова.
— Но я хочу еще раз ощутить твоё тело!
— Ближе нельзя. Стекло, стекло…
— Нет, преграда сейчас исчезнет, я разобью зелёное стекло головой…
После двенадцатого удара аквариум разбился вдребезги.
Где её губы, где голос?
А мёртвые, мёртвые — неужели они умерли?
Никого. Перед моими глазами трава. А над головой — ветка апельсинового дерева, или это дети надувают золотые мыльные пузыри.
Женщина в соломенной панаме
Женщина в соломенной панаме
Однажды, во времена резни, я сидел в тёмной комнатушке и писал. Будто ангел поэзии сказал мне: «Всё в твоих руках. Если твоё пение меня воодушевит, я защищу тебя огненным мечом. Если же нет — не обессудь… Моя совесть останется чиста». В комнатушке я чувствовал себя подвешенным, как язык колокола. Тронь, прикоснись — и колокол тотчас зазвонит.
Сквозь тишину проклёвывались слова.
Кто-то костяшками пальцев постучался в дверь.
Тишина разбежалась по полу, как шарики ртути из разбитого градусника.
«Опасность, друг хочет предупредить». Я отодвинул засов.
На пороге стояла женщина. Похоже, нищенка. Обычное дело. В паузах между смертями, когда царит голод во всей своей костлявой славе, толпы нищих тянутся отовсюду, как тучи саранчи. Но