Я не стал ничего спрашивать, только протянул ей кусок хлеба, заплесневелый по краям.
Она делает пару шагов вперёд, берёт хлеб, кладёт его на край стола и — кукушечьим голосом:
— Если не ошибаюсь, вы —
— Присядьте, тётенька, в ногах правды нет. А хлеб? Да, слегка заплесневел. Но другого у меня нет, поверьте. Ничего, еще доживём до того, что будем есть халу.
Я указываю женщине на единственный табурет, а сам сажусь перед ней на стол.
— Ах, что вы, я же не о том, честное слово! — Чтобы не помять юбку, она приподнимает её, как танцовщица, и опускается на табурет. — Можно у вас кое-что спросить?
— Кое-что можно, тётенька. Спрашивайте, не стесняйтесь.
— У вас тут листы бумаги, чернила ещё не высохли. Кто это писал?
— Я…
— Вы писатель?
— Писатель.
Не только из глаз — из всех её морщинок закапали слёзы. И стало видно, как, улыбаясь, розовая свежесть, словно туман после майского дождя, расцвела у неё в сердце.
— Прекрасно! А теперь позвольте излить перед вами душу. За потраченные минуты Господь воздаст вам годами.
Она достала из рукава розовый платочек с серебряной каёмкой и промокнула губы. От платочка веет агонией давних духов. И женщина начинает свой рассказ:
— Меня зовут Фелиция Познанская. Писатель Исроэл-Иешуа Зингер увековечил меня в одном из своих романов. Когда-то я выглядела иначе. Но это не важно.
Из другого рукава она вытаскивает ещё один платочек, пёстрый, как павлиний хвост, тоже со слабым ароматом духов, вытирает влагу под глазами и продолжает: