Вечером они сделали остановку в Меце. За ужином Анна спросила у Павла, как он считает: его страна перейдет к капитализму или начнут строить «социализм с человеческим лицом», который проповедовал Дубчек во время Пражской весны?

– Анна, ты смеешься? Или ты слишком молода, чтобы понять. Социализм с человеческим лицом существует только в ущербном воображении коммунистов, которые не нашли другого способа продавать свои байки: все о нем говорят, но никто никогда не видел и не увидит. Это как эликсир молодости или Лох-несское чудовище. Ловушка для простаков.

– Однако ты сам верил в него и был убежденным коммунистом, – заметил Мишель.

– Это правда, но теперь мне кажется, что мы пытались совместить несовместимое. В реальной жизни это невозможно. Анна, ты не будешь доедать фламбэ?[223]

Анна протянула ему свою тарелку с пирогом, к которому едва прикоснулась.

– В конце концов, я мало что о тебе знаю, Павел, разве лишь то, что ты чех и всю жизнь пишешь исследование о Брест-Литовском мире.

– То, чем я занимаюсь, мало кого волновало. Пожалуй, только Леонида и Мишеля, но они никогда не задавали мне вопросов. Временами я оглядываюсь назад и вижу движущиеся тени, как в немом кино. Когда в пятьдесят первом году за мной пришли (я тогда работал в нашем посольстве в Софии), мне удалось бежать. Я был женат на Терезе – замечательной женщине, единственной, кого я знал по-настоящему и которая любила меня от всего сердца; она преподавала литературу и отличалась не только лучезарной красотой, но и сильным характером, общительностью; любила смеяться, танцевать и петь. Я говорю в прошедшем времени, потому что не знаю, что с ней стало; тогда она находилась в Праге, и я не успел ее предупредить; я не рискнул связаться с ней, чтобы не навредить, и она тоже ни разу не дала о себе знать. Нашу жизнь разрушили, мне пришлось оплакать женщину, которую я любил до безумия; мне казалось, будто меня похоронили заживо и я кричу в гробу. Думаю, она развелась, отреклась от меня – это было почти обязательно, чтобы избежать ареста и начать новую жизнь. Ничего я не знаю и о Людвике, нашем сыне, которому исполнилось пять лет, когда мне пришлось бежать. Постарайся понять, Анна: если бы мне не удалось в тот день исчезнуть, меня повесили бы, как Слански, Клементиса и других. Я часто думал, что это не самый скверный исход, потому что жить, не зная, что со мной произошло, наверно, было для них еще хуже. А я вместе с ними потерял половину себя. Все, на что я надеюсь сегодня, это найти и обнять Терезу и Людвика, вымолить у них прощение.