Но Павел исчез. Не появился он ни на следующий день, ни позже. Мишель и Анна начали волноваться: вдруг он попал в автомобильную аварию? Не следует ли сообщить в полицию? На четвертый день поздно вечером, когда Анна работала с Мишелем в лаунж-баре отеля над программой пребывания, которую она назвала «Культура и открытия», Павел наконец появился – мрачный, небритый, в растерзанной одежде. Криво улыбнувшись, он сел напротив них, вынул из внутреннего кармана поношенного пальто бутылку водки «Выборова», вылил остатки в стакан и, проглотив одним махом, внимательно осмотрел пустую бутылку.

– Раньше мы пили больше, гораздо больше; тогда говорили: «Если водка не решила твою проблему, значит было мало водки». Свою проблему я не решил. Я исколесил всю страну, и у меня больше нет сил; они разрушили все: я ездил в Остраву, в Брно, в города, которые никто не знает, кроме тех бедолаг, что там живут. Искал Терезу и Людвика, тщетно показывал маленькие фотокарточки сорокалетней давности, исходил десятки лестниц, стучался в сотни дверей, спрашивал соседей, служащих в мэрии; но здешние люди опасаются незнакомцев, задающих вопросы, и неудивительно: они прошли хорошую школу, и все теперь бдительны. Даже если и знают что-то, никогда не скажут. Из принципа. У Терезы не осталось здесь родственников – одни умерли, другие уехали бог знает куда. Из меня получился бы плохой полицейский; завтра я попробую найти Йозефа Каплана – моего лучшего друга. Он врач и может что-то знать, если, конечно, еще жив.

– Мы его найдем, – сказал Мишель.

– А вы, значит, осматривали город? Попадались вам хорошие рестораны?

– Мне нужна твоя помощь, Павел, – сказала Анна. – Я наметила две программы с двумя концертами. В первой – искусство и культура: мы посещаем несколько музеев, церкви, Замок, Оперу, проходим «дорогой Моцарта». Во второй – только история и архитектура: Австро-Венгерская империя, ар-нуво, Национальная галерея, Замок и прогулка по Праге: Малый Град, Градчаны, еврейский квартал и кладбище. Можно было бы вспомнить о Кафке, но я здесь не нашла никаких упоминаний о нем.

– Естественно, здесь Кафка никого не интересует. Он писал на немецком – языке оккупантов и правящего класса, а не простого люда. Его книги, изданные в Берлине, не переводились на чешский, если не считать второстепенных публикаций в специализированных журналах. Чехи не изучают его в средней школе. В «Замке» или «Процессе» нет ни одной детали, указывающей на то, что действие происходит в Праге; точно так же оно может происходить в Эдинбурге или Вене, и, однако, он страстно любил этот город. Кафку вывели из забвения Сартр и Камю, которые видели в нем предтечу экзистенциализма, а в его творчестве – манифест абсурда. Хотя чешский менталитет больше склонен к юмору и иронии и воплощен в «Бравом солдате Швейке». Тем не менее чехи, как и французы, слышали о Кафке, и если ты подготовишь экскурсию по Старе-Место[226], где он жил, у туристов создастся впечатление, что их просветили.