Из Ферхфельде был угнан весь скот, а затем оттуда эвакуировали и женщин с детьми. Те немногие мужчины, которые еще оставались в селе, были использованы для укрепления позиций: они выкапывали узкие противотанковые щели, сооружали лабиринты окопов, делали различные укрытия, рыли ямы. Я видела, как они под наблюдением эсэсовцев что-то поспешно копали рядом с нашим домом на берегу Эльбы. Но однажды утром этой суматохе пришел конец, ни один солдат не успел даже забраться в укрытие. Фронт, казалось, распался. На берегу появлялись лишь отбившиеся от своих воинские подразделения, облепленные грязью фольксштурмисты. Они страшно торопились перебраться на другой берег и, не раздумывая, бросали в воду противогазы, вещевые мешки, ранцы. Бесполезно было спрашивать их о делах на фронте. Безучастные ко всему, стояли они у реки, а затем на пароме, устремив жадный взгляд к противоположному берегу, спасительному берегу, как они думали. Однажды офицеры поднесли к переезду убитого генерала и потребовали, чтобы он был переправлен один и с подобающими воинскими почестями. Не хватало только музыкантов. Проклятия истомившихся в ожидании парома солдат заменили ему погребальное пение.

Скольких людей мы переправили в эти дни через Эльбу, даже не счесть! Старики и старухи метались с берега на берег, не зная, где лучше и безопаснее. Мне так хотелось крикнуть им: «Не все ли равно, здесь ли, там ли, сегодня или завтра — один конец!» От нас требовалось, чтобы мы всегда были наготове, не зная ни минуты покоя, не зная сна, не получая вознаграждения. Большинство беженцев бросали на берегу свой бесполезный скарб: матрацы, детские ванночки, вазы, лампы. А однажды кто-то, улучив момент, привязал к ручке нашей двери огромную овчарку. Она скулила и лаяла, а мы не могли урвать ни минуты, чтобы накормить ее.

Как-то под вечер к нашему дому с громким тарахтением подкатил на мотоциклах эсэсовский патруль. Не приглушая моторов, эсэсовцы вкатывали свои мотоциклы с колясками в сарай.

— А ну, выметайтесь отсюда! — кричали они нам. У них, мол, приказ. Я принялась с ними спорить. Собака залилась неистовым лаем, шерсть у нее на загривке встала дыбом, она металась на привязи до тех пор, пока один молодой светловолосый солдат не подошел к ней и не сказал дружелюбно:

— Ну-ну, малыш! Успокойся! А то натравишь на нас «томми»!

И собака, словно послушавшись, успокоилась, хотя моторы еще бешенее загрохотали в сарае; из всех щелей и даже с крыши несло бензином. Подкатывали все новые мотоциклы, а один из солдат флажком указывал им дорогу в сарай. Под конец подъехала машина с офицером.