Ночью с того берега неслись крики. Иоганнес, казалось, не замечал их. Когда вопли стали нестерпимыми, он спокойно сказал: «Это эсэсовцы». Вдруг раздался резкий стук в нашу дверь. Иоганнес вскочил и схватил кочергу. Он как будто наперед знал, что ему грозит. Несколько эсэсовцев, перебравшихся вплавь через Эльбу, мокрые до нитки, ворвались в дом и стали бить Иоганнеса по лицу. И снова он оказался побежденным. Что мог он сделать одной здоровой рукой? Они выбили у него из руки кочергу и, подталкивая, погнали к парому. Всю ночь перевозил Иоганнес с того берега эсэсовцев. Среди его ночных пассажиров были и помещики с семьями, и городские франты; и опять паром был забит чемоданами, сундуками, коврами и картинами.

Под утро началась страшная сумятица. Я стояла на берегу неподалеку от дома. С реки доносились выстрелы, шум моторов, пронзительные крики. В предрассветных сумерках я видела, как, покачиваясь на волнах, медленно, слишком медленно к берегу приближался луч света. Вот паром подошел к сходням, раздался обычный скрежет досок. Схватив брошенный мне канат, я обмотала его вокруг столба. Пассажиры были знакомые — мотоциклисты, эсэсовский патруль. Солдаты вкатывали свои грохочущие мотоциклы вверх по мосткам — светловолосого среди них не было. Стараясь пробраться к своему мужу, я чувствовала, что задыхаюсь от выхлопных газов. Иоганнес стоял перед эсэсовским офицером, тем самым, что два дня назад убил нашу собаку, и кричал:

— Ведь это были совсем еще дети! Зачем вы убили детей? Отвечайте, зачем вы это сделали?

Между тем солдаты перетаскивали с парома ящики и сваливали их на берегу. Затем, достав из мотоциклетных колясок ручные гранаты, они перенесли их на паром. Мой муж ничего не видел, ничего не замечал. Не отпуская от себя офицера, он все твердил ему одно и то же. Вдруг вспыхнула пропитанная бензином тряпка. Меня и Иоганнеса с силой толкнули и потащили куда-то, и наконец мы очутились в одной из ям на берегу. В то же мгновение раздался взрыв, взметнув в небо фонтан брызг и тучу щепок, которые тут же шлепались в воду.

— Прочь отсюда! Скорее! Русские! — орали эсэсовцы.

Их плащи развевались; они вскакивали на мотоциклы в с громким тарахтением уносились прочь.

Мы вышли из укрытия. Паром был потоплен, сходни разбило вдребезги, течение мчало щепки и обломки досок. Из воды торчал нос парома, на нем виднелась надпись: «Хильда» — мое имя. Мне больно было смотреть на это, хотя я раньше нередко проклинала свою судьбу, привязавшую меня к парому. Мы вернулись в дом и прилегли прямо в одежде. На нас было надето все самое лучшее — ведь мы каждую минуту ожидали, что нас заставят «спасаться бегством». А сейчас было одно желание: уснуть, ни о чем не думать, только спать. И все-таки мне хотелось поговорить с Иоганнесом. Впервые за столько лет я положила ему голову на плечо, а он гладил мои волосы. С языка просились ласковые слова, хотелось сказать что-нибудь утешительное, о том, что войне скоро конец и тогда мы начнем все заново… Но тут Иоганнес заговорил сам. Он ругал себя за то, что покорялся кому угодно, был подобен обломку дерева, которое отдается на волю волн. У других в жизни есть какая-то цель, у него же ее никогда не было.