Вдруг Саша-Паша делает несколько непонятных жестов, будто ловит что-то в воздухе:

– Чуфы-муфы, скорики-морики! Опа!..

Он запускает руку Рите за шиворот и достает оттуда круглую лепешку.

– Кэ… кэ… как это? – От удивления Ритины глаза становятся еще больше.

– Мэджик! – хохочет Саша-Паша, ломает лепешку на четыре куска и раздает всем.

Смотрю на свою ложку, стараясь понять, насколько она чистая. Саша-Паша замечает это, говорит оскорбленным тоном:

– Обижаешь, подруга! Все стерильно! У нас тут, если ты забыла, лечебное учреждение…

Суп вкусный. Все голодные. Молча черпаем из одной кастрюльки, ложки звякают о края и друг о друга.

– Как в походе… – подает голос Лёнька.

– Пэ… пэ… пэ… – начинает Рита.

– И тебе приятного!.. – перебивает Саша-Паша. – Ешь давай…

– Нет, не похоже это на кому. – Яков Романович снимает тонометр с руки Марии. – Показатели – как у спящего человека, а реакции – на коматозном уровне… М-да… Дина Маратовна, внутривенного питания, боюсь, не хватает. Надо вводить зонд. У нас должны быть концентраты для питательных смесей, проверьте… Эй, Сорванец, ты когда-нибудь видела коматозников? – обращается он ко мне.

– Видела, – говорю я. – И коматозников, и «овощей» после тяжелых инсультов… Мария на них не похожа.

– Вот то-то, не похожа, – кивает Костамо. – Тогда что с ней? Эх, нам бы сюда невролога толкового… А вообще, по-хорошему, надо перевести ее в ту клинику, где ее лечили.

– Как? – говорим мы одновременно с Диной.

– То есть отдать Марию им, и пусть с ней разбираются? – Я стараюсь поймать взгляд Костамо, но он отводит глаза. – Нетрудно представить, как они с ней разберутся. Для них она – предательница, перебежчица. А хуже этого в их представлении нет ничего!

– Да разве я не понимаю, – качает головой Костамо. – Но я смотрю на это как врач, и только так должен смотреть…

Мы с Диной переглядываемся. Никогда еще мы не слышали, чтобы наш грозный Романыч говорил таким неуверенным тоном.