Так, Вань, подожди-ка. Тут прилетела какая-то странная птица, сидит на камне передо мной и смотрит. Ты случайно не имеешь к ней никакого отношения?.. Ладно, шучу, не думай, что у меня крыша едет… Но птица действительно странная. Кажется, смотрит мне в глаза. Не очень-то разбираюсь в пернатых. Возможно, это горлица. Мне нечего ей дать… Хотя нет, погоди! У меня есть булочка, которую мне дали в церкви. Забыла, как она правильно называется по-церковному. Сейчас покрошу ее этой горлице… У-у, да она тут не одна такая попрошайка!.. Всё. Склевали. И сразу потеряли ко мне интерес, вспорхнули и расселись на деревьях… А знаешь, Ваня, что это за деревья? Это старые-престарые оливы – огромные, корявые. Они такие древние, что, говорят, под ними отдыхал сам Иисус Христос и здесь же его арестовали и повели на казнь. В общем, Ваня, ты уже понял, что это место называется Гефсимания. Тут как-то по-особому душисто – какой-то незнакомый аромат. Наверно, это цветут оливы? Не знаю… Я сижу на каменной скамье, а сам сад – за оградой, и туда, под эти Иисусовы оливы, могут входить только здешние монахи и монашки. Но ограда низкая, и весь сад передо мной как на ладони. И за садом виден Иерусалим. Он похож на ненастоящий город, сделанный детьми из песка и всего, что они нашли на пляже, и купол большой мечети блестит над ним, как воткнутая в песок жестянка.

А здесь, на Гефсиманском холме, – монастырь, в котором живут русские монашки. Представляешь – прямо здесь, в этом Иисусовом саду! И при монастыре – церковь, в которой мы молились с отцом Глебом о тебе и о твоем папе. Сейчас отец Глеб вернулся в город, а я осталась здесь, чтобы поговорить с тобой.

Ванечка, прости, я, наверно, говорю слишком беспорядочно… Я попозже расскажу тебе, как мы оказались в Иерусалиме, а сейчас… На чем я остановилась?.. А, да… Марию освободили и всех наших – тоже. Это стало возможным после того, как Б. Б. спихнули с трона. Сам бы он, конечно, ни за что не ушел – даже несмотря на то, что после истории с хосписами вся страна превратилась в сплошной митинг и со всех площадей ему орали: «Пошел вон!». Но неожиданно Дума, которая всегда была его железной подпоркой, проголосовала за его отставку. То есть попросту воспользовалась случаем, как будто давно этого ждала. Ну а главное – в семьях полицейских, нацгвардейцев и прочих фээсбэшников стало много больных детей. Оставляя их без помощи, власть предала своих церберов так же, как и всех остальных граждан. Ну и вместо того чтобы разгонять митинги, церберы заорали: «Пошел вон!» вместе со всеми… Какое-то время в Москве безобразничали добры молодцы из православных дружин. Но как только ветер переменился, они притихли и исчезли…