Отец Глеб сказал, что на сороковой день души умерших улетают куда-то далеко… Если люди верили в это тысячи лет, наверное, у них были причины. И, возможно, если я не поговорю с тобой сегодня, то завтра тебе уже будет труднее расслышать меня… Ох, я ведь не знаю, насколько ты можешь видеть оттуда нашу жизнь. Поэтому на всякий случай расскажу тебе все-все. И если я буду талдычить о том, что тебе и так известно, прости. А то и по возможности подай мне какой-нибудь знак, прерви меня, забыв о своей всегдашней деликатности.

Сегодня я решила пойти в церковь вместе с отцом Глебом и попросить, чтобы у тебя все было хорошо. Может быть, это называется «помолиться о тебе»… Хотя вряд ли… Просто попросить. А вот отец Глеб помолился о тебе по-настоящему. И когда я стояла рядом и слушала его тихие молитвы, мне показалось, что так и надо, потому что мне и самой стало как будто легче, и это было совершенно иррациональное облегчение… Помнишь, как я взъелась на тебя, когда ты подумал, что мне не знакомо это слово – «иррациональное» и что я вообще – глупая медсестричка… И вот сегодня в церкви именно эта иррациональность моих чувств, взявшихся как бы ниоткуда, убедила меня, что молитва – не глупое и не бесполезное занятие, что она способна включить какие-то нездешние механизмы и они как будто немного приподнимают, отрывают от реальности. Раньше я такого не чувствовала… Только должна тебе сказать одну печальную вещь. Сегодня мы молились не только о тебе, но и о твоем отце, который умер в Коломне от инфаркта через два дня после тебя… После того как тебя не стало… Его похоронили на старом коломенском кладбище рядом с твоей мамой… Хотя, наверное, про мертвых ты и так все знаешь лучше меня.

А на твоих похоронах, Ванечка, я не была, потому что сидела в СИЗО «Матросская Тишина». А через пять дней, когда меня выпустили, сразу поехала на кладбище. Может быть, это для тебя что-то значит – я принесла тебе лилию, самую большую, какую смогла найти. А тетка, которая пришла к кому-то на соседнюю могилку, посоветовала лилию сломать, сказала, если оставить так, то кто-нибудь заберет ее и перепродаст. Не думай, Ваня, я не стала ей грубить, просто отвернулась. Стояла над твоей могилой и молчала. И все равно злилась на эту глупую тетку… Господи, зачем я это рассказываю!.. В общем, как бы то ни было, свои первые часы на свободе я провела с тобой… Из СИЗО меня вытащил один хороший человек – известный юрист, доверенное лицо Марии. А на следующий день он смог найти и саму Марию. Ее держали в какой-то секретной больнице на Ходынке, но вскоре тоже выпустили. И в течение недели освободили всех наших, арестованных в хосписе в ту страшную ночь…