Эверштейн говорил все это спокойно, даже без особого как будто энтузиазма, словно о вещи давно решенной, общеизвестной, не нуждающейся в пылких сторонниках и тщательных обоснованиях. Любое несогласие он выслушал бы со скучающим видом математика, которому предлагают поспорить о таблице умножения. В нем появилась великолепная снисходительность, от которой он сам заводился. Бороздин понял, что главная претензия к «Протоколам хазар» была несостоятельна. Многим не верилось, что злодеи могут так смачно, с наслаждением расписывать свое злодейство, так упиваться свинством, так открыто признаваться в мерзости. Но все это было лишь ответом на долгие унижения, а может быть, обычной самоуверенностью людей, сделавших самую безошибочную ставку — на распад. Вечные его союзники, они не допускали его только к себе — тут на его пути стояла железная стена; такой самоорганизацией стоило гордиться, и, пожалуй, главным их занятием после полной победы в самом деле могло стать чтение всему миру бесконечной лекции о том, сколь они хороши.

— Ведь у вашей элиты никогда не было другого желания, как только стать нами, — снисходительно продолжал Эверштейн. — Вы всегда хотели быть как мы, перенимали все наши черты, упоминали даже в вашей публицистике о необходимости, просто Господи, невротизировать детей — чтоб росли настоящими честолюбцами… Вам невдомек, что все это не имеет смысла без одного маленького элемента, без крошечной гаечки — без богоизбранности, богоизбранности, Алексей Петрович! Каждый хазар — частица мировой души; у каждого из нас, конечно, лишь бесконечно малая ее часть, ибо душ было сотворено, как сказано в книге, всего шестьсот тысяч, а нас уже гораздо больше. Но у других-то ее вовсе нет, понимаете? Поэтому у нас все получается и будет получаться, поэтому для Всевышнего только мы имеем цену, и именно поэтому к нам нельзя ни прибиться, ни затесаться. Вы можете помогать нашей победе, но это будет только наша победа. Все усилия варягов направлены только на то, чтобы хазары заметили их и приняли к себе. Не будет этого, Алексей Петрович. Мы ничего не будем с вами делать. Мы вас не будем даже убивать. Обратите внимание, что в последнее время никто никого и не убивает. Вся эта война так идет: поначалу нам еще приходилось отвечать на ваши дикие провокации в городах, отвечать погромщикам… А теперь ясно, что надо только дать вам перезреть и сгнить, и все само рухнет, даже без особого треска. Мы ничего, ничего не будем делать с вами. Вас просто нет, понимаете?

Эверштейн посмотрел на Бороздина с невыразимым сочувствием. Он сделал бровки домиком, поцокал языком и покачал головой: ай-яй-яй, господин губернатор, как нехорошо получилось!