Кроме того, Линкольн был прав: Фейт устала, переработалась. Ей уже исполнился семьдесят один год, и хотя некоторые утверждали, что нынешние семьдесят – это бывшие сорок, она-то понимала, что это не так. Вот и в сегодняшнем массаже она нуждалась просто отчаянно. Хотелось пролежать на этом столе тысячу часов, пусть эта поджарая женщина молотит ее по спине, раскладывает нагретые постукивающие камушки по позвоночнику, втирает детское масло в шею, пока шея не станет гибкой тесемкой, некрепко привязанной к голове, а голова – легкой, как воздушный шарик. Фейт страшно утомила жизнь в таком темпе, ей противна была сама мысль о том, чтобы в ближайшее время выступать на очередной конференции – особенно учитывая, в каком ключе эти конференции теперь проходили.

Никаких больше ясновидящих. Никакого пеликанового масла.

Пусть выступит Грир. Это будет даже символично.

Пока Фейт обдумывала все это, массажистка перебралась на другой край стола и стала растирать ей ноги.

Нажала на какую-то точку под большим пальцем стопы, Фейт вздрогнула, и тут же в голове сложился список из двух пунктов:

1) Устроить встречу с Грир, обсудить Лос-Анджелес. Выяснить, знает ли Грир испанский, – это будет очень кстати.

2) В целом воодушевить Грир Кадецки. Ее необходимо воодушевить. Как и всех остальных.

Фейт, хотя и смутно, но помнила ту их первую встречу, в колледже у Грир. Грир была такая умненькая, тонко чувствующая, а кроме того, на нее давили сложные отношения с родителями. Разумеется, Фейт тогда вспомнила собственные сложные отношения с родителями в молодости. И те, и другие родители мешали дочерям двигаться вперед, хотя при этом и любили их. Фейт была тронута, когда увидела это в Грир, и тогда – порой трудно бывает объяснить свои собственные поступки – она дала Грир Кадецки свою визитку, как иногда и до сих пор давала молодым женщинам, с улыбкой, которая, как она надеялась, для них окажется значимой. В данном случае так и вышло, поскольку Грир до сих пор работает в фонде.

А Фейт, теперь уже безусловно пожилая женщина, по-прежнему вспоминала про родителей с нежным смешением чувств – несмотря на то, как несправедливо они с ней поступили полвека тому назад. Просто они хотели как лучше, были людьми своей эпохи. Ей и сейчас хотелось плакать, когда она вспоминала родительскую нежность, игры в шарады и как они с Филиппом бегали по квартирке в Бенсонхерсте после ванны, визжали, и от них так приятно пахло, а потом мама, точно тореадор, ловила их полотенцем. Повсюду оставались отпечатки мокрых ног, которые, впрочем, быстро высыхали без всякого следа.