А вот – тоже странная штука – сковорода, ею никогда не пользовались, даже этикетка на месте. Что она в себе воплощает? Тоже какой-то милый розыгрыш, подумал он, про который Фейт то ли помнит, то ли нет, притом что даритель ведь специально пошел, купил и отдал ей в знак любви. Всем этим женщинам хотелось установить хоть какую-то связь с Фейт. Она для них была плазмой. Может, тоска по добренькой мамочке, подумал он, а может, и другое: хочу быть такой, как ты. Как же много этих женщин, как много. А Фейт только одна.

– Тяжело, наверное, быть особенно важным человеком для людей, которые для тебя не имеют никакой важности, – заметил он.

– Я вряд ли соглашусь с твоим толкованием. Не забывай, они мне тоже очень многое дают.

– И что именно? – поинтересовался он. – Мне любопытно.

– Ну, только ради них я все еще здесь, – ответила она, и добавлять что-либо еще не захотела.

Он подумал: интересно, перед кем Фейт Фрэнк раскрывает душу. У нее есть подруги – все эти старушки из старых времен, в том числе Бонни, лесбиянка с курчавыми патлами, и Эвелин, светская дама в костюмах карамельных цветов. Он знал, что они – конфиданты Фейт, у них есть общие фотографии из самых разных времен. Эммет внезапно вспомнил фотографию, на которой Фейт и другие лежат, растянувшись на полу какого-то офиса. Все сумбурно, неупорядоченно, деятельно. Но отчетливее всего он вспомнил, какой счастливой выглядела Фейт в окружении этих женщин, какой раскованной и довольной.

Эммет внезапно подумал: почему за все эти годы Фейт не нашла мужчину, который был бы с ней рядом? Ведь она овдовела совсем молодой. Почему сильная женщина обязана сама служить себе щитом? Или, может, Фейт просто так хотела, потому что мужчины отвлекают, требуют слишком много заботы. А может, мужчина в жизни – дополнительное обременение. Они с Фейт могли стать возлюбленными, подумал он сейчас – когда было уже совсем, совсем поздно.

– Я все сделал не так! – произнес он, не сдержавшись.

– Что именно? – Фейт, похоже, напугал такой всплеск эмоций.

– Я мог бы тебя любить, – сказал он. – Мог бы, Фейт. Мы бы с тобой дополняли друг друга. Оба мы живем такими непомерными, даже нелепыми жизнями. Секс стал бы для нас высвобождением и откровением. Как и разговоры потом. Я жарил бы тебе яичницу среди ночи. Я хорошо жарю яичницу среди ночи – спорим, что ты об этом не знала. Но я все пустил коту под хвост, а теперь ты считаешь меня сволочью.

Она стояла к нему лицом, потрясение понемногу проходило, одной рукой она некоторое время слегка массировала себе шею. А потом произнесла коротко: