– Давно ли новые получал? – отдавая свои верхонки, недовольно выговаривал ему Пронин.

– Скупой ты стал... – усмехнулся Олег и, помахав отцу издали, отправился к устью.

– Сын... – не удержавшись, сдавленно позвал Пронин. Сердце его затопила волна нежности. Хотелось сказать Олегу что-то ласковое, особенное, но где найти такие слова, чтоб передали ему, как дорог Пронину его мальчик и как боязно посылать этого мальчика на опасное, полное смертельного риска дело?

– Ччто?

– Ничего,– сухо сказал Пронин и отвернулся. «Что это я... психую-то? Нельзя это людям показывать. Никак нельзя!» Поманив к себе Шарапова, глядя в сторону и смущаясь, попросил: – Будь там поближе к нему, Иннокентий. А я пойду... Надо Мухина встретить...

– Не дрейфь, справимся, – беспечно улыбнулся Кеша.

– Знаю, что справитесь. Да все лучше, когда сам.

– Ладно, ладно, икру-то зря не мечи.

Легко сказать – не мечи, а кто гарантирует, что льдина, нависшая над самым устьем, не сорвется? Под этой льдиной будет работать твой сын... любимый, единственный. И не подойдешь к нему, не поможешь... совет вовремя не подашь. С таким сердцем ты ему не помощник... Да вот и рука на перевязи. Хлебнешь газу, свалишься, людей переполошишь. И вместо того, чтоб устранять аварию, твои подчиненные будут спасать тебя, презирая за слабость, за глупую привычку очертя голову соваться в самое пекло.

И все же насколько лучше и спокойней Пронин чувствовал бы себя будучи на месте Олега! Если б он, забыв обо всем, стоял у ревущей скважины, думая лишь о том, чтоб поскорей заткнуть ей глотку, он был бы в тысячу раз спокойней. Теперь вот, в самый важный час, сиди здесь, в конторке, жди результатов. Пронин заставил себя отвлечься, стал думать о прошлом, которое редко когда вспоминал. Забылось детство... забылись игры с сестрой. Да и сама сестра, наверно, редко вспоминает о нем. Вышла замуж за дипломата. Живет теперь в большой европейской столице. А Пронин – по-прежнему в родимой своей Сибири. В деревне, правда, давно не бывал. А надо бы побывать, поправить кресты на могилах родителей, положить венки или хоть веточки какие.

Жизнь, собственно, прошла уже... Ну, пусть не вся жизнь, но две лучшие ее трети. Даже оглянуться не успел, как состарился. Все ждал чего-то лучшего, а сам мотался по свету, то воевал, то бродяжил и до того свыкся с полем, с бродяжничеством, что сейчас на цепи не удержишь под крышей. Когда станет совсем невмоготу, когда придавят болезни и неудачи, когда обозлится начальство, заскрипят изношенные, испростуженные суставы – вдруг явится мысль: «Все, завязываю! С будущего сезона осяду в городе!» Но съездишь в отпуск куда-нибудь на юг, погреешь пузо на солнышке, грузинского винца выпьешь, сыграешь раз-другой в бильярд, побываешь на экскурсии – и программа исчерпана. Дальше начнутся повторения. Все те же поездки, то же вино и море то же. Надоело! А миновала только неделя отпуска. «Как здесь люди-то живут? И я, дурак, собирался домик купить у моря...» – собирая вещички, начинает удивляться опрометчивости своей Пронин. Здесь все чужое: и хлеб, и воздух, и люди... С родной-то землей разве может какая другая земля сравниться? Не-ет, жить надо там, где родился... И помирать там же... Что это я о смерти-то? Поскриплю еще... время не вышло.