– Льдина ухнула... – ответил за всех Кеша. – Кто ж знал, что у нее на уме-то?

– Кто позволил? – загремел вдруг Мухин. Лицо его исказилось. Из глаз текли крупные слезы. – Кто позволил, я спрашиваю, начинать без меня?

– Сергеич велел... мы начали...

– Так... ну, – Мухин махнул рукою, осекся. Да, с этого уже не спросишь. Да и в том разве теперь дело? Люди-то какие погибли! – Как же я без них? Куда?

– Иван Максимыч, – осторожно напомнил ему Волков. – Сейчас не время. Возьми себя в руки. Люди ждут указаний.

– Ждут, да, конечно. А этим указывать не надо.

– Не теряй голову, Ваня! Подумай, кого послать на их место.

– И думать нечего, – мотнул головой Шарапов. – Я пойду.

– Не гоношись, Кеша. У тебя семья... – оттеснив его, выступил вперед Ганин.

– Не ошибись, Иван Максимыч, – предостерег Волков, встряхивая оцепеневшего Мухина. – Сейчас ошибаться нельзя.

– Разреши мне, Максимыч, – взмолился Ганин. – Раз в жизни...

– Конечно, конечно... – забормотал Мухин. Смерть Прониных потрясла его страшной своей нелепостью. Федор Сергеевич, такой опытный, такой осторожный человек, допустил оплошность и невольно нанес удар в спину. Ну зачем он, зачем без спроса, без тщательной подготовки пошел на очевидный риск? Что изменилось бы, если б начали на день позже? Нужна была полная уверенность в том, что скважина после всех предпринятых усилий замолкнет. Мухин придумал уже, как сумеет оградить людей возле устья от возможного падения льдины. Был и второй вариант – уронить льдину, а потом уж начинать работу.

Сейчас вот снова нужно посылать кого-то к устью... А если случится еще один срыв? Нет, нет, теперь нужно все взвесить, идти самому, взяв с собою самых ловких, самых смекалистых людей... Но из кого тут выбирать? Не велик выбор...

– Пойдете оба, – сказал Ганину и Шарапову. – И я с вами, конечно. Надеть противогазы!

Они ушли, а те, кто остался, молча внесли Прониных в балок.

Юлька, еще ни сном ни духом не знавшая о несчастье, с диким воплем метнулась навстречу, столкнула с плиты кастрюлю с горячим супом, обварилась, но не добежала, свернула в сторону и, вжавшись спиною в стену, стекла на пол. Свернувшись клубочком, она недвижно лежала на полу, чуть слышно постанывала, не от ожога – в груди жгло куда сильнее.

– Юля! Юленька! – склонился над ней Волков, заглядывая в помучневшее, в безжизненное лицо. Юлька открыла глаза, из которых такая брызнула боль, что Волков не выдержал, отвернулся. – Мне нечем тебя утешить, – глухо сказал он, подав ей воды. – Разве только тем, что они не последние.

А скважина, казалось, блажила еще громче. Это Волкову так казалось. Юлька шума ее не слышала. Она пила, выстукивая о край стакана зубами, и смотрела на лица отца и сына, сливавшиеся в одно лицо, Олегово, растерянное, окровавленное, с легкою вмятиной на виске, с побуревшей бахромою светлых волос. Кровь уже подсохла на них, загустела, и только одна струйка стекала за ворот старенького зеленого свитера. Ее, эту струйку, Юлька заметила и осознала прежде всего, потом разглядела проломленный висок, бурую щетинку и широко открытые, куда-то мимо Юльки смотревшие глаза. Потом увидала себя на полу, Волкова, что-то утешительно говорившего ей, увидала задравшуюся на коленях юбку и белый пузырь на ноге. Поднявшись, направилась было к Олегу, но силы изменили. Волков не дал ей упасть, подхватил, усадил на стул, который кто-то поставил у изголовья Олега.