Как полагается, покойницу за профсоюзные деньги обмыли, обрядили в платье из театрального гардероба, нагримировали, положили в гроб и поставили в прохладном фойе театра для прощания, пригласив даже батюшку. Но какое-то сомнение прошелестело по рядам провожающих, хоть как-то знававших ранее Зою Мильянцеву: уж очень она лицом переменилась, помолодела, вроде бы и не та. Тогда в администраторской изловили Стаса, слегка поддатого. Симоновский на расспросы забрыкался: «Какую мне дали — ту и привез. Вам-то какая разница: хороните, которая есть. Сами бы ехали и выбирали».

Между тем, батюшка едва не приступил к отпеванию усопшей, но узнав, что перед ним самоубийца, оскорбился, обозвал театр цирком и покинул вертеп. В дверях он чуть не снес Колонтайца, который успел-таки к выносу тела. Нагнувшись к тетке для последнего прощания, он отшатнулся и уверенно заявил: «Это не та. Словом — это не моя тетка Зоя». И предъявил годичной давности фотографию, где они запечатлелись вместе. Теперь уже остальные загалдели и подтвердили: «Не та, не та». Пришлось везти неизвестную покойницу в морг, обменивать на настоящую и всю процедуру начинать сначала. Стас расстраивался: «А фотограф! Где я снова возьму фотографа? Ведь за фотографии неизвестной уже уплачено и завтра они будут готовы!» Кто-то посоветовал предложить их моргу или родственникам, если объявятся. «Откуда они объявятся? — продолжал убиваться Стас. — Мне потому ее и подсунули, что не объявляются». Слушая Стаса, старушки-пенсионерки осуждающе кивали трясущимися головками: «Ах, Зойка, Зойка! Видимо немало ты ошибалась и промахивалась мимо своей удачи в жизни, если сумела промахнуться даже мимо своей могилы. Спасибо обиженному тобой племяннику, что вовремя поспел, а то бы изрезали твое тело на кусочки студенты-медики — и следа б на земле не осталось. Знать много на земле нагрешить успела, если такое с ней приключилось». Может, они и правы в своей зависти к нагрешившей.

После похорон и затянувшихся поминок в театральном буфете, Антон оказался на пустынной улице совершенно один, с пониманием, что теперь в этом мире у него уже окончательно нет никого и идти ему совсем некуда. Ноги сами вынесли его к лодочной станции, где он еще выпил за упокой тетки с речными бродягами, а потом завалился спать на поролоновые сиденья под брезентовым тентом первой попавшейся лодки. Легкое покачивание убаюкивало. Опять, уже в который раз, снился ему бородатый казак Евсей Клейменов, который уговаривал Антона копать ровно посередине между могилами его товарищей, на глубину в сажень: «Там отыщешь мою казну и свою удачу, как награду за муки». Антон дернулся во сне и проснулся. От вчерашнего хмеля под воздействием речного озона в голове не осталось и следа, но увиденный сон из нее упорно не шел. Пораздумав над ним, как следует, Антон окончательно утвердился в своем давнем намерении обязательно возвратиться на место зимовья Клейменова, чтобы докопаться до истины или клада, и обязательно избавиться от навязчивых снов. А так решив, он отправился сначала в милицию, чтобы оформить паспорт, а потом в свое автохозяйство за расчетом и увольнением. Все это дела небыстрые, забюрокраченные. А потому, в ожидании их завершения, Миронов обосновался жить на лодочной станции в компании таких же, как он, лишних людишек. Здесь его заприметил и подобрал Ермаков. И даже помог на первых порах — ничего не отнимешь. Предложенная им служба в ОСВОДе не расходилась с планами Антона, он согласился и теперь плыл навстречу поставленной цели — на север. А по пути обдумывал подойдет ли ему Романов в напарники и стоит ли его посвящать в намеченное. Внешне Владимир внушал доверие.