Но бог с ними, с датами. Разборки с сиренью дали в итоге потрясающий результат: Сиреневый бульвар начался на Соколе! Перед Первой мировой войной на берегу реки Ходынки в виду нынешнего метро «Сокол» офицер русской армии Леонид Колесников посадил в отцовском саду пару кустиков французской сирени. И начал селекционную работу. Минули революция, Гражданская война, НЭП, индустриализация с коллективизацией, Великая Отечественная – Леонид Алексеевич спасал сирень из разрушенных дворянских гнезд, коллекционировал, скрещивал, выводил… В свободное от работы шофером и автомехаником время, с перерывом на войну, в которой он участвовал и был тяжело ранен, он вывел десятки и даже сотни сортов и был удостоен за это Сталинской премии. Колесниковская сирень цвела на ВДНХ и в Кремле. И в сквере у Конгресса США в Вашингтоне, и в парке Букингемского дворца тоже, причем вот тут как раз прошедшее время следует перевести в настоящее и будущее.
С годами клочок земли на Соколе перестал вмещать тысячи кустов сирени. Долго ли коротко ли крутилась советская бюрократическая машина, но к старости Колесникову выделили кусок земли на границе Измайлова и Колошина. Назначенный директором питомника сирени (по-научному – сиренгария), он рьяно принялся за дело, но тут власти маленько передумали и полпитомника решили застроить домами. По посаженным кустам поехали бульдозеры, а Колесников слег с инфарктом. Посмертно его наградили «Золотой веткой сирени» от Международного общества сиреневодов, а большую часть его сортов утратили – от равнодушия и свинства. Сад на Соколе снесли, сад на Щелковском жив, но нуждается в освежении. Колесниковские сорта теперь закупают за границей. Ох, не хеппи-энд, если не считать Сиреневого бульвара, который назван в честь колесниковской сирени!
Но не будем пессимистами, положимся на усилия московских властей, обещающих, что сирень в Москве скоро зацветет и жители Сиреневого бульвара снова смогут поступить, как лирическая героиня знаменитого романса Рахманинова:
Слова, кстати, написала Екатерина Бекетова, тетя Александра Блока.
Сивцев Вражек Всё не так, ребята
Сивцев Вражек
Сивка-бурка, вещая каурка, стань передо мной, как лист перед травой, и пойдем с тобой врагов крушить. А как сокрушим, то на месте своего ратного подвига проложим улицу и назовем ее Сивцев Вражек.
Все не так. И Сивка не лошадка, а речка, и вражек – не враг, а о-враг, хотя он, несомненно, недруг рода человеческого, по местности передвигающегося. Речка Сивка, а может даже и ручей Сивец (так выходит по законам языка, а иначе и вражек был бы Сивкиным), в древности текла по дну овражка, что змеился на месте переулка, и впадала в ручей, но побольше, по имени Черторый, о котором мы уже упоминали. В посленаполеоновские – послепожарные времена укатали Сивку в подземную трубу и лощину засыпали. На облагороженной таким образом местности резво начал селиться народ дворянского звания. Там, где не прошлись железные руки строителей социализма, в переулке еще заметны следы той послепожарной особнячковой Москвы: уцелел дом, где впервые потянулась к перу рука великого Льва Толстого, другой – где обитал Сергей Тимофеевич Аксаков; в ампирном домике, где в 40-е годы жил до безвозвратного отъезда за границу Александр Герцен, нынче находится его музей.