Подытоживая цитату, Иенсен объясняет гостю: «Вы были окружены крысами». Рассказ обрывается на неопределенно-оптимистической ситуации ожидания, связанного с дальнейшей судьбой героя и Сузи.

Нас занимает, однако, не эта, довольно чахлая, лирика повествования, а его мифополитическая подоплека. Судя по предварительным наброскам, поначалу автор опирался на гофманиану. В рукописях, просмотренных мною в РГАЛИ[439], «Крысолов» пока назывался повестью и, видимо, был нацелен на соответствующий формат. Действие приурочено к осени 1920-го (а не к весне, как будет в окончательном изложении). Ненастной ночью герой, измученный слабостью и отчаянием, обрисованными отчасти à la «Голод» Гамсуна, собирается покончить с собой, бросившись с моста в реку, – но тут его отвлекает неизвестно откуда взявшийся и явно разумный кот с огненными глазами, который ведет себя настолько по-человечески, что напоминает ему Кота в сапогах. Он заманивает героя к своим радушным хозяевам – доброй старушке и ее детям, совместно проживающим в комнате какого-то «огромного дома». Одна из дочерей – «прехорошенькая молодая девушка» Ксения очаровала гостя. Хозяева жалуются ему, что их осаждают мыши и наглые крысы, с которыми, однако, неутомимо сражается этот самый кот по кличке Бухара, доставшийся им в 1917 году из соседней Финляндии.

Обогревшись и насытившись, герой возвращается к себе. Но его жалкая каморка тоже кишит мышами, и ночью, при луне, они, «беснуясь», играют на полу (реминисценции из «Щелкунчика»); верховодит ими коричневая крыса с магическим взором, внушающим «гадливость». Наконец крыса начинает тихо петь, издавая «своеобразную трель». Герой попытался было ее прогнать, «но не ушла крыса, даже не шевельнулась»[440]. Здесь, впрочем, сюжет обрывается, сменяясь другой версией, куда более близкой к финальному тексту. Ее герой, Алексей Рудецкий, сперва еще не отождествлен с рассказчиком, а дан в третьем лице – хотя и наделен чертами самого автора. За время болезни Рудецкий лишился работы и жилья, но его выручает знакомый, «напоминающий несколько английского корреспондента, однако с ярославским оттенком», – прямая аллюзия на Замятина с его гротескной фантастикой, словно задающей настрой последующему повествованию. Он и приводит героя в банк, где «шестьдесят комнат стоят, как вода в пруду, тихи и пусты»[441]. В целом текст более или менее совпадает с его будущей окончательной редакцией, да и третье лицо вскоре вытесняется первым.