Что бы она сделала, если бы не Зебедайя? Скиталась бы вечно, лишь бы не приходить к нему?

Конечно, она не могла ему верить и не обратилась за помощью.

А чего же еще он ожидал?

В конце концов она покончила с собой, потому что ничто не могло ее исправить.

А Зебедайя знал, ему хватило мужества это понять.

Но кто же он?

Едок мотыльков, каким и был всегда. Ел их каждый день. На его руках зеленели разводы от мотыльковых крыльев; он отер руки о переносицу и лег на спину, облизывая губы.

Он знает, что ему недостает мотылькового дурмана, который вгонял его в пот, и безумной энергии, особенно галлюцинаций, темных и невнятных.

А в итоге: ничего.

Может, стоит сейчас проглотить шевелящегося мотылька со вкусом шелка и зелени? Выбежать под ливень и впасть в забытье прямо на обочине дороги и там валяться, как бродячий пес? Не этого ли хотел Зебедайя Реми? Он поднял голову, подставив ветру шею. А будет здорово — проглотить мотылька в грозу; он поступит как его бог-покровитель, съедающий свои губы. Ливень омывал дом. Завьер смутно догадывался, что это не обычный ураган. Надо бы закрыть ставни. Надо бы многое сделать, чтобы обезопасить себя.

Найя так долго хотела умереть, что он в конце концов перестал обращать на нее внимание.

Последний раз он так мучительно жаждал мотылька в желтом доме Анис. Пятидневное воздержание: во взрослом возрасте он не прожил без мотылька ни дня. Его жизнь казалась бессмысленной. Он не мог вспомнить ничего — ни что он чувствовал во время первого в своей жизни обхода, ни каким был вкус у собранных им тогда даров земли, даже его любовь к Анис словно утонула. Он не верил ни в одно решение, принятое им за всю жизнь. Ему казалось, что все его чувства размыты и ненадежны. Он никогда не осознавал степени собственной ненужности. Он представил себе лица людей, которые его любили. Но что именно они любили? Он спал; он вскрикивал в свои ладони, он хватал себя за живот, он смердел. Анис не могла заставить его съесть ничего, кроме кукурузных лепешек, которые он раскатывал между пальцами и откусывал от них крошки словно мышь. Он все думал про старый дом, что купил на краю зияющего обрыва. Он хладнокровно размышлял о том, как его тело с глухим стуком ударится о песок, воображая мгновение, когда он шагнет с края утеса в пустоту неба. Он вылез из гамака и натянул рубаху. Двинулся в темноте по маленькому дому. Анис спала в гостиной.

— Завьер? — Она зажгла свечу. Волосы у нее слиплись, глаза были сонные. — Ты куда?

Он ответил просто:

— На утес. На свободу.

Вот так. Ее лицо было спокойно. Он подумал, она скажет, что еще ничего не потеряно, что он должен бороться за жизнь, но она не стала его ни умолять, ни отговаривать от принятого решения. Это был такой трюк: подорвать его решимость. Она села, пристально глядя на него.