Он знает, как воевать в доме. Он потрогал легкие крылышки. Зеленые чешуйки осыпались на его пальцы. На языке мотылек будет горьким, а потом от него занемеет глотка. Вкус таких качественных мотыльков под стать их расцветке. Ядовито-зеленого оттенка, оставляет на губе грязное коричневое пятно, как тот, которого он выкинул.

Он стал трясущимися пальцами листать книжку и ставить галочки. Смотрите, смотрите: вот что он умеет, вот что он знает. Он запомнил, что надо сажать семена по два сразу, а не по одному, чтобы компенсировать пустоцветы. Научился ловить мангуста, чтобы Му не пришлось потом отлавливать всех подряд. Знает, сколько соли бросить в кипящую воду, чтобы сохранить цвет овощей, потому что это есть в списке, это надо будет сделать. Он знает особенности своих плит, они как старые дамы, низкие и горячие, кроме той, что слева, самой последней, которая в дождливые дни нагревается не пойми как. Знает, что надо добавлять перец чили в блюда с шоколадом. Он знает, как болят руки после работы, с каким хрустом сгибаются локти. Знает, что нельзя вводить посетителя в заблуждение, когда рассказываешь ему о приготовленном блюде. Грибы — это грибы, а мясо — это мясо. В очень редких случаях посетитель ожидает получить что-то определенное, и когда ему приносят совсем другое, он рад замене. Об этом ему говорила Дез’ре.

Он знал, что больше никогда не встретит такую, как она.

Последней записью в книжке было описание бартерной сделки, заключенной на прошлой неделе: мас’ Преке предложил ежедневно приносить ему двух упитанных голубей в обмен на бочонок сиропа из малайских яблочек, который варила Му.

За окнами раскатисто гремел гром; он подполз поближе к мотыльку и свернулся вокруг него калачиком.

Он знает, как записать рецепт.

Все же Найя к нему не пришла.

Кто же он такой, если не мужчина, который только и может, что горделиво расправлять плечи, чтобы показать себя — с помощью женщины? Принося себя в жертву.

Найя любила что-нибудь написать в его записной книжке, потому что это был лучший способ привлечь к себе внимание: осквернять его священные тексты, усмехалась она, вычеркивая важный ингредиент рецепта или нужный ему рисунок. Она называла свои каракули в его записной книжке стихотворениями, с чем он не мог согласиться не потому, что лучше ее разбирался в стихах, но потому, что знал, какие поэтические тексты она обычно писала. Он не всегда их понимал, особенно в юности, но всегда ценил за дерзость, за радостный тон. И за ироничное остроумие.

Ее каракули были способом умереть.

Он стал громко декламировать ее строки мотыльку-паромщику: