Как уже отмечалось, в России на конец 1810‐х – 1820‐е гг. пришелся всплеск общественного интереса к событиям Смутного времени, при этом к монументальной образности (московский памятник К. Минину и Д. Пожарскому был открыт в 1818 г.) добавились исторические исследования (тома «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина публиковались в 1818–1829 гг.) и художественные тексты, такие как «Борис Годунов» А. С. Пушкина (издан в 1831 г.). Отметим, что в начале XIX столетия «иерархия» героев Смуты была не такой, какой мы представляем ее в наше время, а Василий Шуйский, совершенно не востребованный в контексте современной публичной истории, воспринимался как один из самых значимых персонажей эпохи. В конце 1820‐х – начале 1830‐х гг. его имя в текстах самого разного рода упоминали особенно часто.

Как известно, Н. М. Карамзин скончался в 1826 г., не успев закончить 12‐й том «Истории государства Российского». Последний был подготовлен к публикации К. С. Сербиновичем и Д. Н. Блудовым и опубликован тремя годами позже. Издание начиналось словами: «Василий Иоаннович Шуйский, происходя в осьмом колене от Димитрия Суздальского… был… сыном Боярина-Воеводы, убитого Шведами в 1573 году»[1556]. Далее практически весь том был посвящен Шуйскому, обретавшему на страницах книги черты уникальной личности, само существование которой высветило то, как в противостоянии с Речью Посполитой проходило становление Российского государства. «Чья судьба в Истории равняется с судьбою Шуйского? Кто с места казни восходил на трон..?»[1557] – писал Карамзин о приходе царя к власти; «Шуйский пал с величием в развалинах Государства»[1558], – о конце его жизни.

12‐й том освящал основные события царствования В. Шуйского и подробно фиксировал все связанное с его пленом и присягой, названной «торжеством» Сигизмунда[1559] и «унижением» Шуйского[1560]. В книге содержался рассказ о том, как облаченного в парчу Шуйского доставили «в открытой богатой колеснице, на шести белых аргамаках»[1561] в замок, где состоялось действо, и описание того, что последовало после присяги, – смерть в плену, строительство Московской часовни (причем с полной цитатой, появившейся на мраморной плите[1562]) и, наконец, возвращение останков царя в Москву. Упомянул Карамзин даже историю с картинами Долабеллы[1563]. Решение Петра I о вывозе полотен он завершал восклицанием: «Рукою могущества стерты знамения слабости»[1564].

Эпизод с клятвой Шуйского у Н. М. Карамзина передан исключительно эмоционально. Унижение свергнутого царя, которого историк называет «державным пленником»[1565] и «царем-невольником»[1566], подчеркнуто здесь действиями поляков, упивающихся победой: «Сие зрелище, данное тщеславием тщеславию, надмевало Ляхов от Монарха до последнего шляхтича, и было, как они думали, несомнительным знаком их уже решенного первенства над нами, концом долговременного борения…»[1567] Однако самым примечательным оказывается эпизод встречи царя Василия и Ю. Мнишека: «Все взоры были устремлены на сверженного монарха, с живейшим любопытством и наслаждением: мысль о превратностях рока и жалость к злосчастию не мешала восторгу Ляхов. Продолжалось молчание: Василий также внимательно смотрел на лица Вельмож Польских, как бы искал знакомых между ими, и нашел: отца Маринина, им спасенного от ужасной смерти, и в сию минуту счастливого его бедствием»[1568]. Карамзин «читал» прошлое через оптику настоящего – отсюда и обращение к эмоциональному нарративу, и рассуждение о польской неблагодарности. Примечательно, что рецензии на «Историю государства Российского» опубликовали сразу несколько фигур, заметных в польском общественно-политическом поле, в частности А. Чарторыйский и И. Лелевель. Их тексты были напечатаны и в российской прессе[1569].