Так прошло полгода, Вера уже знала много движений, но никому не рассказывала о своем увлечении. Позже она услышала, как одна старуха другой сказала с важным видом, что в этом окне занимаются фламенко. Так она и стала искать в газетах объявления по танцам, но никакого фламенко для детей не было. Да и для взрослых не было, танцы-то испанские.

Вера так вдохновенно занималась, что не замечала, что за ней подглядывали с той стороны окна. А подглядывали за ней регулярно, что-то записывали в тетрадку после, улыбались, качали головой, шептали и прочее около критическое.

Тем временем женщины стали танцевать с веерами, своего у Веры не было, взять было неоткуда, так она сделала из бумаги, но он то не складывался, как нужно, то предательски вовремя не раскрывался, как с ним ни мучайся. Как-то на ее борьбу с самодельным веером обратила внимание одна из старушек и принесла ей из дома свой, белый кружевной, явно старинный. Вере было неудобно его брать просто так, хотя ее и уговаривали. Так она познакомилась с Марфой Леопольдовной, старой польской дамой названной Марфой в честь какой-то прочитанной некогда ее родителями книжки. И позже девочка с удовольствием заходила к ней и помогала по мелочи по хозяйству, то хлеб заносила, то молоко, то пол мыла, то подметала. А Марфа Леопольдовна за это Вере к вееру выдавала шаль белую и юбки голубую, белую и красную. Домой эти сокровища девочка не носила, боялась, что родители найдут и начнутся расспросы, что и откуда. Поэтому теперь перед занятием заходила к старушке помочь и взять свои богатства из шкафа. Как же ей нравились эти обновки, иногда, если удавалось сбежать из дома пораньше, она приходила и полчаса кружилась в них, помахивая веером и воображая себя знатной дамой перед одним из зеркал у Марфы Леопольдовны.

Скоро наступила весна, и тут вдруг Вера заметила, что в школе что-то изменилось. Девочки на переменах по-прежнему шептались, но в их взглядах на нее не было прежнего презрения, а скорее смесь удивления и любопытства. Однажды она по привычке бежала в уже ставшим родным дворик, но вдруг услышала за спиной какой-то шепот и шаги. Оглянулась, а там никого. Решила идти помедленнее, мало ли. Шаги прекратились, но девочка решила на всякий случай идти более длинным путем. По дороге она споткнулась, не заметив старого бревна, и налетела на куст сирени. В сирени гнездились птицы, которых она спугнула, и вдруг ей показалось, что из гнезда с ней кто-то заговорил человеческим голосом: «Великая танцовщица идет, а еще ее мальчик любит красивый». Вера замотала головой: «показалось», — подумала. И тут снизу кто-то зашипел: «Нечего удивляться, шла бы ты уже, всю охоту испортила». Девочка посмотрела под ноги, там затаился черный кот с подранным левым ухом, который иногда приходил в гости к белой почти фарфоровой кошке Мэри из того самого фламенкового двора. «Чего уставилась? Иди уже, а то на свои танцы опоздаешь», — проворчал кот и посмотрел на нее, прищурив правый глаз. Вера решила, что это глюки, но решила не мешкать и не разбираться, отряхнулась и пошла дальше. Идти стало труднее, с каждой ветки ей что-то говорили, все встречные коты, собаки и прочая живность, приветствовали и что-то советовали. Тут уж было не до неверия, одна надежда была на Марфу Леопольдовну. Вдруг у доброй старушки найдется какое-нибудь лекарство, а может и объяснение с утешением в придачу.