Гематолог был вызван второй раз: «Вы столько антибиотиков в нее влили – они могут снижать лейкоциты. И вирусный процесс не исключен».

Исключен, много раз исключен.

В то время аутоиммунные маркеры в нашей больнице не брали. Мы договорились с лабораторией единственного учреждения в городе. Отвезли кровь. Ждать результат – неделю.

– Я на любой диагноз согласен, Александровна. Лишь бы ясность наступила. Дети по маме соскучились. Я не сплю третью ночь.

Под глазами у Рахмата залегли глубокие тени.

Сказать честно, и Александровна потеряла сон и аппетит. Чертила схемы. Вычеркивала диагнозы. А новые – писала в списки.

Температура шпарила каждые четыре часа. Мы начали пульс-терапию. Не дождавшись результатов иммунологических анализов.

Тысяча миллиграммов преднизолона закапала в вену. Кап, кап, кап. Кап.

Хоть бы, хоть бы, хоть бы. Хоть бы.

График температуры застыл у отметки тридцать шесть и шесть.

Сутки – нет пика.

Двое суток – нет пика.

Третьи сутки – температура медленно и неуверенно поползла вверх. Доползла до тридцати восьми ровно. Остановилась.

Мы смотрели на нее, она – на нас.

На четвертые сутки – опять сорок.

До результатов аутоиммунных маркеров – еще три дня. Не продержимся. Пульсуем второй раз. Вслепую.

И снова график температуры рисует нам прямую на уровне тридцать шесть и шесть.

На этот раз мы дождались результатов аутоиммунных маркеров.

– Волчанка, волчанка! – ворвалась я в ординаторскую, размахивая бланком анализа с красной отметкой.

Так громко и радостно я не радовалась волчанке ни разу – ни до, ни после.