Несмотря на проблемы с восприятием информации, неспособность отличать более важное от менее, ослышки, склонность отвлекаться и принимать сказанное с иронией буквально, она все же справлялась, чаще всего получая тройки, но порой и четверки. Пока Йоланда принимала лекарства, она могла составить конкуренцию похмельным однокурсникам, лентяям, сидящим на наркотиках и смертельно скучающим.

Не было нужды консультанту напоминать, что происходит, когда она перестает принимать лекарства. Она этого не забывала. На самом деле она вспоминала такие моменты ностальгически. Как будто после долгих месяцев мертвого штиля ее паруса наполнялись ветром. При правильном подборе лекарств Йоланда чувствовала себя так, словно она торчала на одном месте посреди замершего озера, а все прочие весело скользили вокруг, в их парусах шумел ветер, она слышала, как другие смеются, время от времени ловила обрывки веселых разговоров. Разве честно, чтобы ветер дул на одной стороне озера, а на другой — нет?

Когда она пропускала прием, паруса ее малого суденышка расправлялись не хуже прочих, и она могла участвовать в общем веселье, пробираясь среди бойкой стайки, ветер в волосах, ветер раздувает одежду. Низкое серое небо становилось высоким и голубым, воздух был столь прозрачен, что Йоланда почти различала в перистых облаках лик благого Господа. Она все равно оставалась одна, разумеется, но движение доставляло радость, и смеющиеся люди махали ей из соседних лодок так, что она ощущала их привет, хотя на таком ветру общение сводилось к движению руки и улыбке.

Так чувствовала себя Йоланда в дни, когда пропускала прием лекарства, и именно поэтому никак не могла забыть советы своего консультанта. К тому же она знала, что он прав: если слишком долго не принимать лекарство, теплый ветер задует слишком сильно, порвет ее некрепкие паруса и выбросит вновь на камни клиники Херефорда, где Йоланда больше не хотела оказаться. И все же такая перспектива пугала не намного больше, чем жуткий штиль под воздействием лекарств, когда другие лодки весело отплывали прочь, когда она понимала, что все остальные приветливо махали не ей, а друг другу.

Такая картина сложилась в моей голове под рассказ Тони. Принесли кофе. Зал опустел. Метафору с парусами я добавил от себя, манера всеведущего рассказчика — всего лишь упражнение. В последние годы, когда мое творчество сводилось к колонке в «Зеркале заднего вида», почти не представлялось возможности впасть во всеведение, хотя я продолжаю учить такому повествованию студентов на семинаре творческого письма — и вместе с тем предостерегаю их от его издержек. Всеведение требует сочетать немалый жизненный опыт с нахальством, и с наступлением среднего возраста эта техника все более меня привлекает — возможно, потому, что я, как не устают напоминать мне жена и дочь, частенько постигаю истину с опозданием и тщусь дать всем понять, будто знал ее с самого начала. Прибегая ко всеведению, я получаю возможность изъяснять тайны жизни, которые никак не мог бы постичь в повествовании от первого лица, поскольку это более скромная форма, даже если я — Уильям Генри Деверо Младший.