И я не знал, выдержу ли, если он снова отдалится.

А папа сидел рядом со мной и плакал. Речь шла не о скупой паре слезинок, которыми обычно все ограничивалось, а о настоящих рыданиях. Наконец он шмыгнул носом, вытер глаза, потом издал то ли стон, то ли всхлип и притянул меня к себе с такой силой, что я думал, он меня раздавит.

Я тоже обнял его за плечи, и мы еще долго сидели, держась друг за друга.

– Пап? – спросил я, когда он вроде бы успокоился и к нему вернулась способность говорить.

– Прости. – Он снова вытер глаза тыльной стороной ладони. – Все как-то навалилось.

– Ничего. Я понимаю.

Я хотел, чтобы папа знал: рядом со мной он может плакать.

Когда серия закончилась и пошли титры, я протянул ему несколько салфеток и сам использовал одну, чтобы высморкаться.

Папа откинулся назад и вздохнул.

– Ну что, еще одну? – спросил он.

– Хм.

Время уже перевалило за полночь.

– Пожалуйста?

У меня сердце чуть не разорвалось от того, каким голосом он это сказал. И я ответил:

– Конечно.

И мы посмотрели «Клятву Гиппократа» – довольно проходную серию, если честно. У меня начали слипаться глаза, и я положил голову папе на плечо. Папа перебирал пальцами мои волосы.

Не помню, чтобы он когда-то так делал.

Вот мама – все время. Но папа никогда.

А сейчас он все закручивал три завитка у меня на макушке. И вдруг спросил едва слышно:

– Скажи, ты не чувствуешь себя хуже рядом со мной, когда я в депрессии?