— Чтобы она извинялась перед убийцей? Только через мой труп.

Смита в ужасе переводила взгляд с одного мужчины на другого и все это время не переставала думать об Абру. Что, если девочка выйдет к хижине? Что, если амми уже не с ней? Сколько у них еще времени?

Она вышла вперед и посмотрела Говинду в глаза.

— Я прошу прощения, — сказала она. — Извини.

— Смита, не смей, — сказал Мохан, но она лишь махнула рукой.

Говинд злорадно взглянул на Мохана. Потом его лицо ожесточилось.

— Не здесь. При всех. На улице.

У Мохана вырвался утробный рык. Смита не обратила на него внимания и вышла из хижины к собравшимся. Говинд шел рядом.

— Арре, слушайте! — воскликнул Говинд. — Мэмсахиб, приехавшая к нам из самой Америки, хочет кое-что сказать.

Мужчины подошли ближе и с любопытством смотрели на Смиту. Она чувствовала жар от тела Мохана, стоявшего за ее спиной. Ненадолго закрыла глаза, представила, что пришлось пережить папе, когда тот соглашался принять чужую религию; представила, как ответственность за семью ослепила его, заставив забыть обо всем остальном. Так вот, значит, каково это — так сильно любить человека и быть готовым ради него пожертвовать всем, даже гордостью и самоуважением. Пусть Говинд и его братия по-прежнему верят в свои извращенные понятия о чести. Она — дочь своего отца. Он хорошо ее воспитал.

— Извини, — громко сказала она, чтобы все слышали. — Извини, что набросилась на тебя. Я была неправа. Прошу прощения.

Ей показалось, что Говинд понял, что она лжет. Но это было неважно. Она помогла ему сохранить лицо. Он великодушно улыбнулся.

— Я прощаю тебя, — сказал он.

Толпа завопила и заулюлюкала, передразнивая ее слова. Но Говинд шикнул на них.

— Чало, пойдемте. Полиция скоро приедет. Собирайте вещи, и идем.

Они стояли и смотрели, как селяне уничтожают последние улики. Она чувствовала, что Мохан кипит от ярости.