– Вниз, – только и отвечает Элена. Волны развевают ее юбки, будто за ней разлилась чернильная лужа.

Элена ведет нас по часовне и заворачивает за алтарь. Он возвышается над полом часовни, и вода здесь не плещется, а собирается лужицами в углублениях плит. В центре возвышается надгробие, на нем вырезаны две распростертые женские фигуры. Одна сложила руки домиком в молитве, вторая воздела три перста, крестясь. На надгробии высечены строчки Писания:

Вход в пещеру был заложен камнем; дойдя до нее, Он приказал отнять камень.

Элена ставит фонарь на пол и запускает пальцы под крышку гроба.

– Помогай, – командует она мне.

Я не двигаюсь с места.

– Не стану я осквернять гробницу святых.

– Они просто женщины из Библии, – отвечает Элена, будто это меняет дело. – Здесь нет их тел, только мощи.

– И что?

– И то, что это не настоящая гробница. – Элена тащит на себя край крышки, и та со скрежетом съезжает чуть в сторону. Наружу вырывается облачко горячего воздуха, пропахшего землей, костями и затхлостью. Из гробницы уходит вниз, в темноту, винтовая лестница. – Помогай, – повторяет Элена, и я хватаюсь за другой край крышки. Вдвоем мы стаскиваем ее с гробницы.

Путь открыт – и к нам присоединяется Бурбон. Мы втроем застываем на входе. Дующий вверх воздух навевает жуть: он горячий и мерно пульсирует, будто бьется сердце. Я часто, судорожно глотаю с каждым вдохом собственный ужас.

Бурбон достает свой пистоль и резко кивает Элене.

– Идите первой.

Я вдруг перестаю понимать, кто из нас на самом деле пленник: я или она.

Элена снова берет в руки фонарь и зажигает в головах могилы церковную свечу. Она стоит в стеклянной баночке, полной морской воды, но фитиль достаточно сухой и загорается. Сперва я решаю, что ей вздумалось помолиться перед спуском, но тут же понимаю: она оставила знак для Перси и Фелисити, чтобы они знали, куда идти. В змеящемся по ее лицу бледно-желтом свете фонаря ее лицо кажется совершенно пустым, будто с него стерли всякое выражение, как капли с оконного стекла. Сперва я решаю: она зашла слишком далеко, и даже торжественность момента никак ее не затрагивает. Потом понимаю: пустота в ее душе выедает все остальное; если туда закрадется что-то еще, пустота впитает его, как губка. Я понимаю, ведь я бывал так пуст и сам. Либо пустота вытеснит страх, либо он съест тебя заживо.

Элене не страшно – она в ужасе.

Я, не дожидаясь указаний, спускаюсь за ней, в спину мне дышит герцог со своим пистолем. Ступени вьются тугой спиралью, узкой и круто закругленной, и нам приходится идти по одному, упираясь руками в стену. Книзу воздух становится все жарче, хотя вроде бы должно быть наоборот.