Вначале Ибойка тоже восхищалась народными танцами — песни ей нравились меньше, к ним она оставалась глуха, и не столько к их мелодиям, сколько к содержанию, — но довольно скоро остыла, как ко всякой другой моде. «Ах, все одно и то же, почему бы не придумать что-нибудь новенькое?» — говорила она, оправдывая свое нежелание идти с Йожи на вечер. Ведь она не считала своим долгом ходить с ним куда-нибудь ради его удовольствия, как это делал для нее Йожи.

Ибойка не знала (да и откуда ей было знать, ведь в ее время в школе этому не учили!), что эти песни и танцы родились, чтобы жить не два-три месяца, как модный эстрадный номер — «гвоздь сезона», а века и тысячелетия. Тот же, для кого это только зрелище, только развлечение, был и останется слеп и глух к их красоте, не сможет ни понять, ни оценить их по-настоящему: для глаз его, жаждущих лишь «наслаждения», для нервов, затронуть которые может лишь «новинка», народное искусство интересно лишь своей «необычностью» да пестрыми красками. И Ибойка не раз обижала и огорчала Йожи, под разными предлогами уклоняясь от заводских вечеров самодеятельности, а потом даже симулируя болезнь, как ленивый ученик перед экзаменом. Ей бы только поразвлечься и показать себя — ни поучиться, ни провести время в коллективе у нее не было желания.

Когда они, сидя в зале, смотрели на свадебные хороводы и игры с песнями и танцами, у Йожи душа радовалась, а Ибойка только любовалась яркими, необычными для горожан национальными костюмами или смеялась над любопытными обычаями. Да и то лишь в первый или второй раз. Потом она заявляла: «Ах, это я уже видела, хотелось бы чего-нибудь свеженького… Только и знают что народные танцы, да партия, да борьба за мир. Одна пропаганда!..»

Йожи эти слова причиняли боль. Он, как коммунист, чувствовал себя оскорбленным, но предпочитал молчать, лишь бы не спорить с Ибойкой. Ведь это говорила даже не она сама — ее устами высказывались городской обыватель, улица, базар.

В первые дни их совместной жизни, ослепленный своей любовью, Йожи не разглядел под налетом «цивилизации», что Ибойка, собственно говоря, просто неграмотна. Именно так, более точного и правильного слова не подыщешь: неграмотна так, как может быть неграмотной только темная женщина. Правда, читает и пишет она хорошо, у нее немного детский, но красивый почерк — гораздо красивее, чем у Йожи, — с правописанием и грамматикой тоже обстоит благополучно, как у большинства женщин, окончивших гимназию, — ведь хороший аттестат в конце года был вопросом тщеславия и соперничества, которое всегда велико между гимназистками. Но все это было у нее лишь женским стремлением приспособиться, а отнюдь не признаком интеллигентности; она никогда не прочла ни одной книги; газеты, журналы она даже не брала в руки, за исключением журнала мод да иллюстрированного еженедельника.