Так же глух Йожи к модным, прилипчивым, как эпидемия, «инфантильным» ужимкам и жаргонным словечкам, которые Ибойка подхватывала всегда одна из первых. Если бы «аханье» снова вошло в моду, как до войны, Ибойка немедленно им заразилась бы — ведь она еще девочкой к месту и не к месту повторяла: «ах, прелесть!», «ах, не говори», а теперь уснащала свою речь всякими «детскими» бессмыслицами, вроде «папусенька, тпру-а!»

У Йожи не было на них, как говорится, слуха, а потому он лишь моргал глазами, наблюдая, какую новую моду завела его жена.

Это все больше роняло его в глазах Ибойки; пока она любила его, ей думалось: «Ничего, я его просвещу!» Но остыла любовь, изменились и мысли: «Ну что поделаешь с этим неотесанным мужиком?»

Между тем в буднях семейной жизни литературный кругозор Йожи хоть и медленно, но расширялся. Теперь он начал уже понимать, что вся «образованность» Ибойки не простирается дальше знакомства с десятком оперетт и любовных фильмов, где она усвоила одно: женщина — центр вселенной, «королева жизни», идол мужчин. «Женщина — прежде всего», «прекрасная дама» — все это феодально-буржуазное фальшивое преклонение перед прекрасным полом, выдуманное и раздутое не мужьями и даже не «рыцарями», а мошенниками, писаками и торгашами, спекулирующими на любви, стало для Ибойки «культурой». Йожи, разумеется, не мог бы выразить словом своего отношения к «идеалам» Ибойки, но свойственная крестьянину естественная простота и жестковатый пролетарский пуританизм, усвоенный в партии и особенно на заводе, восставали против них. Йожи не мог поверить, что все это имеет отношение к социалистической культуре. Он с горечью убеждался, что идеал женщины для Ибойки — опереточная дива. Когда на сцену выплывала великая герцогиня с длиннейшим шлейфом, который несли два пажа, у Ибойки вырывался вздох восхищения: «Боже, как она хороша, как великолепна!», а Йожи сердился: «Вот чертова кукла, даже хвост за собой слуг носить заставляет».

Что могла возразить Ибойка? Разве только сказать: «Он безнадежен, этот Йожи! Где ему понять, что такое искусство!»

Впрочем, не только Йожи были скучны развлечения Ибойки, но и Ибойка скучала там, где любил бывать Йожи. Правда, он не так часто выбирался из дому для этого, но заводские вечера и другие празднества всегда посещал. И не только по обязанности, но и с интересом. В ту пору заводские коллективы самодеятельности наряду с революционными песнями и сценами из рабочей жизни уже начали разучивать венгерские народные песни и танцы, и Йожи, который в бытность кузнечным подмастерьем, как большинство сельских ремесленников и крестьянских парней, тянущихся «в люди», пренебрегал этими мужицкими забавами, теперь вдруг с какой-то глубокой светлой радостью обнаружил, до чего же хороши песни и танцы его народа, и он просто не мог ими насытиться, хотя исполнение редко бывало безукоризненным, и готов был часами слушать и любоваться ими. И ему было вдвойне приятно, что и партия поддерживала прекрасное искусство венгерской деревни: нечего было стесняться своего деревенского происхождения и крестьянских привычек — ведь, оказывается, и в деревне немало хорошего.