Гонория прониклась глубокой, немеркнущей симпатией к Рози, уверяя в приступах слезливого настроения, что лишь она по-настоящему понимает ее; прилежно потчевала слониху сахаром и рассказывала ей о своих былых невзгодах.
Наконец настал день премьеры; в театре царило небывалое оживление. Вечером Этельберт, Гонория и Адриан собрались в гримерной, ожидая своих выходов. Гонория с самого утра прикладывалась к бутылке в честь, как она говорила, премьеры. Этельберт заметил, что премьера еще не состоялась и может вовсе не состояться, если Гонория наклюкается, на что она, выпрямившись во весь рост, возразила:
— Знаю, что премьера еще не состоялась, но главное — заранее настроиться.
В украшенном блестками костюме Али-Бабы и сбившемся набекрень тюрбане, она расположилась на кушетке, прихлебывая джин из новой бутылки.
— Гонория,
— Ничто и никогда, — возразила Гонория, подавляя отрыжку, — еще не отражалось на моей игре.
— И не забудь, — продолжал Этельберт, — ты не повторила свою роль.
— Ерунда, — с великим презрением молвила Гонория, — подлинные артисты обходятся без этого, импровизируют по ходу действия.
Она поднесла бутылку ко рту, и послышалось мелодичное бульканье.
— Пойду-ка лучше посмотрю, как там Рози, — сказал Адриан. — Возможно, она тоже волнуется перед премьерой.
— Дружище, не нервничай хоть ты, — заметил Этельберт. — Тебе-то что —
— Верно, — отозвался Адриан, — но я все равно волнуюсь.
— Скоро наш выход, — напомнил Этельберт. — Будь другом, прикрепи драгоценный камень на мой пупок. У самого не получается, очень уж щекотно.
Адриан торжественно прилепил большой сверкающий «драгоценный камень» клеем к пупку Этельберта.
— Есть, — сказал он. — А теперь пойду проверю, как там Рози.
— Я пойду проверю Рози, — возвестила Гонория, не совсем уверенно поднимаясь на ноги. — Как-никак мы с ней ведущие актеры в этом спектакле.
Слегка пошатываясь, она покинула гримерную и затворила за собой дверь.
— Думаешь, она справится? — спросил Адриан.