Та последняя неделя летнего триместра мне помнится как бы сквозь дымку нереальности. Уже, похоже, несколько недель, а не дней промелькнуло с тех пор, как состоялся наш разговор с Джеромом, был отпразднован мой день рождения и мои родители получили письмо от Конрада. Время словно обрело консистенцию патоки и текло с невыносимой медлительностью кошмара, внезапно вторгшегося в мою жизнь. Я плохо спала по ночам; мне постоянно снилась та зеленая дверь и сливное отверстие в раковине. Не один раз я слышала, как Доминик что-то настойчиво говорит по телефону, однако, стоило мне войти в комнату, он тут же вешал трубку. Один раз я случайно услышала странную фразу: «Мне все равно, сколько времени на это потребуется», но когда я спросила у него, о чем шел разговор, он заверил меня, что всего лишь о нашей грядущей свадьбе, только я ему больше не верила. Все в моей жизни теперь было как бы окрашено пониманием того, что Доминик – это Мод, что он не только солгал мне насчет Конрада, но и заставил меня сомневаться в себе самой. Хотя даже сейчас я не чувствовала в себе сил предъявить ему какие-то обвинения; я словно затаилась и оцепенела в тайной надежде предотвратить катастрофу. Столь многое в данный момент от него зависело – наше с Эмили будущее, наша безопасность. Эмили Доминика обожала и вовсю предавалась планам насчет нашей свадьбы и дальнейшей совместной жизни. И я понимала: если сейчас я спровоцирую ссору – или, еще хуже, разрыв отношений, – она никогда мне этого не простит. Ничего не скажешь, Доминик свою работу выполнил на «отлично» – новенький велосипед, бесконечное внимание, чудесные каникулы у моря, – он приворожил мою дочь, занимаясь этим буквально у меня под носом, пока я с ума сходила, захваченная мыслями о Конраде. Вот почему я вопреки всем своим инстинктам не стала выяснять с Домиником отношения, отправив все свои страхи и подозрения в полутьму сливного отверстия.

На работе я старалась держаться сложившейся рутины, довольно сильно пошатнувшейся, правда, в последнюю неделю триместра: опросы, проверочные тесты, дополнительные занятия, некие неискренние попытки коллег (в основном Скунса и Синклера) придерживаться все же кафедральных планов; впрочем, наиболее молодые (Хиггс и Ленорман) позволяли ученикам читать на уроках всякую беллетристику (про себя, разумеется), а иногда даже играть в шахматы. Удивительно, но повседневная, рутинная жизнь школы приносила мне даже некоторое облегчение – меня успокаивали эти чашки чая, выпитые в учительской, и запретные сигареты, выкуренные в обществе Керри. Ученики вели себя на уроках весело и шумно, но никаких нарушений порядка себе не позволяли. Всю ту неделю я приходила домой поздно вечером, но не потому, что так уж много было работы, а чтобы подольше побыть в тамошнем спокойном и скучном мире, где – по иронии судьбы – все на свете казалось куда более простым и понятным.