Почти не ссорились. Только Костя иногда впадал в беспокойство. Замыкался и все бегал по ручьям. Строил планы своего перехода на богатый Йорик. Туда зимой на собачьей упряжке, по замерзшей Бурее, всего ничего – километров триста. У Кости теперь появилась цель. Добыть золота.

Отец Климент его увещевал:

– Оставайся с нами. Тут ты под моим присмотром. Золото до добра не доведет. Зачем тебе золото?

Костя тоскливо смотрел в речную даль.

– Сам не знаю – зачем…

Лукавил, конечно. Он не хотел признаваться Апостолу в том, что по ночам его мучила шальная мысль. Сверлила сердце. Вернуться к Сталине, доказать… Что доказать?

Одно дело вернуться нищим и оборванным, другое – с золотом.

К утру мысль проходила. Он понимал, что вернуться невозможно. Может, только для того, чтобы спросить: неужели она считает, что пистолет в нее выстрелил не случайно?

Костер гас.

Вот и угли замерцали.

Бесконечно долго можно смотреть на мерцающие угли. Костя за Апостолом в избушку не пошел. Присел один на бережку. Идти молиться не хотелось. Хотелось доспорить, договорить с парнями и девушками. Прошло ведь каких-то десять лет со сталинских времен. А они уже ничего не знают и не помнят. Просто поют песни и хохочут. Дети оттепели. Что же будет потом, когда не станет Кости Яркова, Апостола и дяди Коли Бородина?!

Костя услышал за спиной шаги. Подошла Лена.

– У вас закурить не найдется?

Костя заторопился.

– У меня папиросы… Правда крепкие, фабрики Урицкого.

– Ничего, сойдет. Я в мундштук ватку засуну.

«А я тебе… Тоже засуну. Только не ватку», – подумал, как только может думать последний урка, Ярков.

Повалил Лену на теплый песок.

Она не сопротивлялась.

Как изголодавшийся пес, Костя набросился на девушку. Горячая и упругая плоть поддавалась сама. Лена притянула его за шею. Успела пошептать: «Не торопись, предзонник…»