Традиционный взгляд состоит в том, что подлинное искусство морально; оно"стремится продвинуть жизнь к лучшему; а не принизить ее. Оно стремится предотвратить сумерки богов и наши собственные, по крайней мере отсрочить их. Я не отрицаю того, что искусство, как и критика, имеет полное право предаваться прославлению чепухи. Оно может шутить, скоморошничать, проводить время в забавах. Однако поверхностное искусство не имеет иной ценности или значения, кроме как быть тенью искусства

более серьезного, воюющего с чудовищами и надежно охраняющего мир, чтобы, если хотите, в нем могла завестись чепуха. Искусство разрушительное, искусство нигилистов, циников и ненавистников жизни воистину искусством не является. По своей сути искусство серьезно и благотворно—это игра, противодействующая хаосу и смерти, противодействующая энтропии. Игра трагичная—для тех, у кого достает остроумия принимать ее всерьез, ибо мы в ней проигрываем неизбежно; уморительная игра, как сказал бы тролль, ибо только шут с опилками вместо мозгов добровольно решится принять в ней нашу сторону.

Настоящая критика, как и настоящее искусство ведут трагикомическую оборонительную войну против энтропии. Жизнь вся строится по принципу сочинения, вещи и явления тянутся дурной чередой: И коровы, И войны, И жевательная резинка. И горные вершины; искусство—его высшие, значительнейшие образцы—■ основано на подчинении; вина, ОТТОГО ЧТО грех,—грех, ОТТОГО ЧТО боль. Все виды искусства исследуют многообразие способов подчинения, литература разве что с особой дотошностью толкует о том, что и как к чему ведет. Искусство строит временные укрепления, защищая от всеуравнивающих сил природы то, что есть в нас великолепно неестественного,— наше сознание, то особое состояние, в котором отнюдь не все атомы друг другу равны. Труп—торжество энтропии: ногти на ногах и мозг уравнены в правах. Искусство же снова и снова утверждает ценности, противостоящие распаду, отстаивая суверенность разума и безопасность его владений. В каждом новом поколении искусство заново открывает насущные нужды человечности. Критика их растолковывает и проясняет, тем самым укрепляя оборонительные рубежи. Отвлекшись хотя бы на миг от своего труда, ни художник, ни критик не поверят, что смогут вечно отвращать погибель, угрожающую разуму; посмеиваясь над хрупкими своими творениями, они и сами сознают, что принимают участие в игре. Только воспринимая картину в целом—и надежную крепость стены, И тончайшие трещины в ней, и неистовство бурь, лютующих снаружи,—художник и следом за ним критик могут делать свое дело достаточно плодотворно. Но стоит лишь художническому или критическому сознанию утратить целостность восприятия, сосредоточившись, скажем, только на бойкости мастерка, как все предприятие начинает рушиться, стена — разваливаться с необъяснимой быстротой (да, мы знали и ждали, что она даст трещину, но неужели так скоро! и здесь, и тут, и даже вон там!), а строитель, впадая в панику, все более ожесточается и черствеет.