В. И все-таки я думаю, вас будут критиковать: есть люди, которые не хотят расставаться с привычным толкованием событий.

О. Я тоже так думаю. Я все понимаю. Если быть до конца честным, это заставляет иногда задуматься. Но иного выхода нет. Я не могу под кого-то подделываться.

В. В свое время вы говорили, что не ожидали бурной реакции на «Ната Тернера». Теперь, я вижу, вы готовы к возможной критике.

О. Жребий брошен. Я не могу начать все сначала. Не могу из Софи сделать еврейку... Я оказался в невыразимо тяжелом положении, взявшись за тему массового истребления людей, сомнения буквально одолевают меня... Как убедить, что мы преуменьшаем зло, причиненное нацизмом, если считаем, что страдали только евреи.

В. Зачем вы вводите в роман реальные исторические фигуры, например Рудольфа Гесса?

О. Затем же, зачем я ввел Ната Тернера. Это придает обеим книгам достоверность. Конечно, я мог бы назвать Ната Тернера, скажем, Томом Паркером, но что бы я выиграл? Когда пишешь об истории, действуют определенные эстетические закономерности, и очень важные. Некоторые я почерпнул у Георга Лукача, венгерского критика, только недавно умершего, из его работы «Исторический роман». У него целая теория относительно исторических личностей в литературе. Он доказывает, что опасно обращаться к центральным фигурам или вообще невозможно* Поэтому и нет хорошего романа о Джоне Брауне или Аврааме Линкольне. Опасно в том смысле, что писатель вторгается в запретную область—ведь о великих людях известно все, и домысливать что-либо рискованно и бессмысленно. Вас сразу же начнут оспаривать. Поэтому идея в том, чтобы брать второстепенные фигуры, не Гиммлера, а сравнительно неизвестные. Я остановился на Рудольфе Гессе...

В. Эта склонность к повиновению и интересовала вас в Колли и Арнхейтере?

О. Думаю, да, именно это слепое, нерассуждающее повинове-.

ние.

В. Думали ли вы об этой стороне романа, когда рецензировали книги о Колли и Арнхейтере?

О. Не то чтобы думал, скорее чувствовал. Ясно одно: Освенцимы были потому, что люди поступали вопреки врожденным склонностям, вопреки человеческому естеству. Так я остановился на Рудольфе Гессе. До чего же фантастическая личность! Фантастическая как функционер, как часть чудовищной нацистской машины... Мне хочется обратить ваше внимание на одну черту в характере коменданта. Гесс сам говорит об экстазе повиновения...

В. Можно сказать, что вы обезопасили себя в смысле верности историческим фактам, поскольку реальное, существовав^ шее лицо не является главным героем романа.