О. В* смысле истории ко мне не придерешься. Весь роман построен на верных исторических предпосылках! Конечно,* дотошные специалисты могут сказать, как это было с «Натом Тернером», что Гесс уехал из Освенцима не 12 сентября, а пятого октября, или что-нибудь в этом роде. Но такие мелочй меня не интересовали. Мне важнее другое. Может быть, самые душераздирающие страницы в романе—это описание комендантского дома, он стоял почти рядом с тем местом, где умерщвляли газом и сжигали в печах тысячи и тысячи людей.
В. Вы, значит, видели в Освенциме дом, похожий на тот, ЧТО описали, если он произвел на вас такое впечатление?
О. Конечно, хотя посетителей туда не пускают. Интерьер дома у меня вымышленный, хотя я и пользовался довольно точными описаниями его из книги, которую там приобрел. Они сделаны по воспоминаниям заключенных-поляков, работавших в доме. И я изобразил дом более или менее в соответствии с этими описаниями, например то, что комнаты были забиты мебелью, и тому подобное.
В. Поедет ли ваш герой—писатель в Освенцим?
О. Не знаю. Я еще не добрался до этого времени... Мне стоило большого труда сделать так, чтобы книга работала йа разных уровнях, и она, кажется, работает. И все же нет-нет и йозникает вопрос: «А зачем мне здесь Лесли Лапидус?» Я начинаю сйорить с
самим собой. Потом говорю: «Какого черта, потрясающая же баба! Оставлю». Я думаю, что «Обольщение Лесли» — вполне самостоятельный кусок, он читается как повесть. «Софи делает выбор» действительно распадается на отдельные части, некоторые из них очень смешные. И вместе с тем это цельная книга. Она держится на фигуре Стинго. Его жизнь, неискушенность, его ребячье любопытство ко всему на свете, его поиски и желания—все это накладывается на другую жизнь, жизнь Софи. А Софи—как обитательница другой планеты, то есть, я хочу сказать, ее история совершенно не укладывается в наше представление о том, что такое зло, во всяком случае, в те времена. В этом отчасти мой замысел: показать юнца, как неожиданно сталкивается он с адом, о котором имел самое смутное понятие. И он познает этот ад через Софи.
О. Американский Адам? Это чистейший вздор. Посмотрим в глаза фактам—какая уж там невинность. Я не знаю, стоящая вещь или нет мой роман «Подожги этот дом», но, как я сейчас понимаю, это была попытка показать, что именно американцы в данном случае олицетворяли зло, а не европейцы. Да, я считаю, что Освенцим — это европейское явление, а не американское. Но мы тоже не невинны, у нас был Вьетнам, и мы так же испорченны, как и все остальные. Слишком далеко заведет нас идея Готорна й Джеймса о невинных американцах.