– Нет, но понятно.

– Ну да, ваша профессия такая – понимать. Чувствовать то, что сам не чувствуешь. Как психологи. В наше время психологов не было. Или мы о них не знали. Каждый был сам с собой. И с пионерской организацией, с комсомолом, где такие вещи не обсуждались. А надо бы. Не взвейтесь кострами синие ночи, а проблемы детской и подростковой гиперсексуальности. Вот была бы польза! Я на чем остановился? Родители не ласкали, да. Были наполовину пролетарии. Папа мастер на заводе, мама ателье заведовала, швейница. Небольшое начальство как бы. Полуинтеллигенция. Конечно, образование нам с сестрой дали, вообще молодцы. Но работу любили, такое ощущение, больше, чем нас. Или чтобы домой позже возвращаться. Потом я понял, что у них горячей любви тоже не было. Но и никаких измен. Очень порядочные. Да нет, если сравнить с другими, идеальная семья. Но какой-то теплоты не хватало, что ли. Неоткровенные мы были, понимаете?

– Да.

– У меня вот друг и сосед был, Саня, он с матерью: мамусик, мамчик. Обнимает, в щеку целует. Выпрашивал что-то. Она смеется, сердится, а самой приятно. И ему тоже. А я завидовал. Я свою не мог так обнять. Она же тоже женщина. Это ужасно, видеть в матери женщину. Да еще некрасивую. Чистый Фрейд, да? И вот эти все мучения накладывались – ласки не хватает, секса ужасно хочется. Но никто не догадывался, я активный мальчик был. И общественная жизнь, и учеба – все на высшем уровне. И во дворе был не последний: в войну, в футбол, в хоккей – все успевал, считался смелым. Не дворовый вожак, не командир, но, как бы сказать, политрук. Говорил всегда хорошо, грамотно, умел убеждать, это уважали. Неправда, что дети уважают только силу. Они уважают все настоящее. Видят в человеке настоящие способности какие-то и уважают. А кто на себя напускает, сразу – смех, презрение. Во всем я был нормальный, кроме отношения к девочкам, к девушкам. К женскому полу, короче. Тут ведь в чем дело? Секс, если его нет, он вырастает, вырастает и превращается в огромную гору. Чем дольше я его ждал и о нем думал, тем значительней казалось это, так сказать, явление. С горой я не зря сравнил – чем дольше на гору смотришь, тем она кажется выше. Особенно когда рядом. Я же альпинистом был, пять восхождений. Вообще склонность к экстремальным видам, картингом еще занимался, вожу лихо до сих пор, горные лыжи, с парашютом три раза прыгал, да много чего. И все это сублимация, если подумать.

Короче, я к сексу готовился, как какой-нибудь Наполеон к мировой войне. И именно поэтому задержался с этим делом. Чем дольше готовишься, тем страшнее. А был уже возраст – все хвалятся этим, рассказывают. Врут, конечно. Я не мог. Умел врать, но тут – не мог. Слишком серьезная тема. Поцеловался впервые в десятом классе, в шестнадцать лет, играли в бутылочку. Но это был поцелуй, я вам скажу. Очень симпатичная была девочка, дружила с одним не из нашего класса, он там тоже был, она, может, дразнила его, что ли, из-за чего-то, поцеловала меня прямо всерьез. Ну, по-французски, как это называют. Я до сих пор этот ее язык, живой такой, маленький, нежный, как она вся, эти ее губы, такие, знаете, средней упругости, в меру влажные, гибкие, тоже такие живые… Губы разные бывают, то слишком мягкие, будто расползаются, а то мокрые слишком, извините за физиологию, бывают твердые, суховатые, будто коркой покрытые… Да вы сами знаете, чего я. Я этот поцелуй всю жизнь помню. Целую ее, задыхаюсь, а сам думаю: ох, как бы я тебя любил! Четко помню вот именно эту мысль: как бы я тебя любил! Но не влюбился, ничего. Позавидовал, конечно, ее парню, но… Даже порадовался, что не влюбился. Она симпатичная была, но мне хотелось влюбиться в по- настоящему красивую. Идеальную в каком-то смысле. И чтобы первый секс с ней был. Понимаете, да? Если поверхностно судить – развратный мальчик, развратный юноша, только о сексе и думает, и это так, а если всмотреться – романтик. Не просто секс ему давай, а суперсекс. И как вы думаете, во сколько лет это произошло?