Стригунов, герой повести И. Катаева «Жена», герой с говорящей фамилией, «почувствовал за собой надежную стену заботливого обожания, чистого белья, обдуманных обедов и уверовал в свое предназначение»[1162]. Именно поэтому он смог получить образование и построить карьеру. При этом он тяготится и своей женой, создавшей для него этот «надежный тыл» (воспринимаемый Стригуновым как погружение в быт, как «обрастание» — одна из «болезней партии»[1163]), но так и оставшейся в своем интеллектуальном развитии хористкой из станичного церковного хора, и сыном с необычным даже для тех лет именем Либкнехт, и самим браком.

В произведениях Катаева любовь выступает как необходимый, но не ключевой элемент общественной гармонии: либо она проходит мимо, либо его герои не знают, что с ней делать. В повести «Сердце» (1927) главный герой Журавлев ошеломленно выслушивает признание своей подчиненной Ивановой в любви. Оно «опрокинуло ‹…› вышибло (его. — А. О.) из всей привычной колеи», ведь «при нашей спешке трудно как-то подумать о человеке с другой стороны…»[1164]. Здесь, возможно, отражены конфликт патриархальной традиции и требований времени, ощущение и позиционирование себя как «солдата на походе» (по словам Л. Троцкого), сожаление о том, что женщина не может уже играть прежнюю роль, к которой привыкли многие «ровесники века», вступившие в революцию, но не забывшие детский семейный уют.

Следующий в рамках поколенческой классификации образ — это девушки, родившиеся незадолго до революции или сразу после нее: таковы комсомолки И. Катаева («Зернистый снег», 1928), Н. Зарудина («Закон яблока», 1929) и Б. Губера («Известная Шурка Шапкина», 1927). Представительницы поколения, сформировавшегося после революции, юные хозяйки «нового мира», за плечами которых «свежее утро эпохи» — они всегда идут прямо («…как ходят эти гордые девушки в беретах» со значком «Динамо», «лица которых как ручей», изменчивы, как сама жизнь[1165]) и потому воплощают традиционный для русской культуры образ женщины, судьба которой — «жертвенный пустынно-снежный путь»[1166] (в рассказе «Зернистый снег» (1928) И. Катаева у героя возникают ассоциации с картиной «Боярыня Морозова» В. Сурикова, близки этому типу и «Русские женщины» Н. Некрасова).

Своеобразное переосмысление и эволюцию этих образов мы находим и у Сейфуллиной: это Клеопатра («Налет», 1925), которая хочет «пооктябриться» и взять новое имя Мюда — акроним Международного юношеского движения (смена имен воспринимается как второе крещение — «октябрины», как преображение прежней женщины в новую женщину[1167]); Соня («Молодость», 1934), комсомолка, оставившая пьющего мужа и в одиночку воспитывающая сына: «Нет, я ни в чем не раскаиваюсь. Была с Ильей счастлива, и материнством счастлива. Хорошо, что так рано родила. Мы с моим сыном еще вместе будем расти…»[1168]; деревенская девушка Матрена («Личная беда», 1934), ставшая в Москве Маргаритой — шофером и членом Моссовета.