Кризисным этапом в развитии сюжета является период «неразлучного свидания» Фроси с вернувшимся из командировки мужем. До того динамично развивавшееся действие останавливается, погружение героини в половую любовь достигает своего предела. Все персонажи, включая отца, из вежливости не приходившего домой и ночевавшего на вокзале, находятся в том критическом положении, которое не может длиться долго: «…вот они еще побудут так вместе немножко, а потом надо за дело и за жизнь приниматься»[1208].

Заключительный этап сюжета о блудной дочери, связанный с ее возвращением к отцу, репрезентируется в финале рассказа в речевой характеристике героини. Впервые в тексте Фрося обращается к отцу с вопросом, т. е. выступает инициатором общения. В диалоге с отцом в финале произведения каждая реплика героини вопросительная; это особенно значимо в сравнении с тем, что прежде дочь ни о чем не спрашивала отца и не интересовалась его рассказами.

При этом важно отметить, что переворот в сознании героини происходит резко и маркируется в тексте мотивом пробуждения. В авторском нарративе просматривается аллюзивный слой евангельской притчи о блудном сыне: «Однажды Фрося проснулась поздно[1209] ‹…› Фрося сразу поднялась с постели[1210], отворила настежь окно и услышала губную гармонию, которую она совсем забыла»[1211]. Платоновская героиня, подобно евангельскому блудному сыну, словно приходит в себя[1212]: ей открывается вся полнота мира, замыкавшегося прежде только на муже. Дополняется аллюзивная структура образа в последней сцене рассказа метанарративной деталью — «ночной рубашкой», которая является метафорой пройденного героиней духовного пути.

Еще более интересную и неожиданную трансформацию сюжета о блудной дочери мы обнаруживаем в рассказе «Река Потудань» (1936), где присутствует традиционный набор сюжетных элементов: фигура вдового старика-отца, мотив ухода из отчего дома, мотивы смерти и возвращения, но сюжетная функция дочери разделена здесь между двумя персонажами — Любой, которая, как следует из содержания рассказа, могла стать дочерью старика Фирсова, когда-то сватавшегося к ее матери, и Никитой.

В рассказе имеет место частичная инверсия традиционных гендерных ролей. Так, Люба показана вовлеченной в «общественно-производственную деятельность», которая занимает все ее время. На следующее после свадьбы утро она уходит на работу, а Никита остается дома и занимается домашним хозяйством. Герой на протяжении всего рассказа разводит или поддерживает огонь в железной печке, т. е. выполняет женскую роль хранительницы домашнего очага. С образом Никиты связан мотив блуждания: он, как и заглавная героиня рассказа «Фро», бесцельно ходит по окрестностям города, стараясь заглушить в себе тоску по любимому человеку. В соответствии с таким закреплением за персонажами сюжетных функций мотив «увоза» девушки из родительского дома тоже инвертируется: в рассказе Люба, наняв извозчика, увозит к себе больного Никиту. По замечанию Е. А. Яблокова, манере Платонова свойственно «смешение мужских и женских ролей, травестия гендерных функций»[1213]. Именно гендерные метаморфозы рассказа в сочетании с элементами рассматриваемой сюжетной модели позволяют говорить о присутствии в этом тексте «женского» варианта архетипического сюжета.