Однако если Полонская полностью сосредоточена на трудовой и общественной деятельности своих героинь, то Рейснер внимательна непосредственно к их личной судьбе. К примеру, о работающих в кирпичном отделении Ревдинского завода женщинах она пишет:

За первые двести шестьдесят пирогов повариха получает в день, в долгую восьмичасовую смену, 52 ½ копейки. Столько же за шестьдесят труб плюс надбавка за все лишнее. В скобках: в этом цехе работают исключительно вдовы и одинокие с тремя-четырьмя детьми на руках. Почти все — члены партии. Две пожилые работницы сорока пяти — сорока девяти лет записались еще во время войны. Старшая из сестер потеряла двух сыновей — добровольцев в Красной[1436].

За первые двести шестьдесят пирогов повариха получает в день, в долгую восьмичасовую смену, 52 ½ копейки. Столько же за шестьдесят труб плюс надбавка за все лишнее. В скобках: в этом цехе работают исключительно вдовы и одинокие с тремя-четырьмя детьми на руках. Почти все — члены партии. Две пожилые работницы сорока пяти — сорока девяти лет записались еще во время войны. Старшая из сестер потеряла двух сыновей — добровольцев в Красной[1436].

Стоит подчеркнуть, что обе писательницы, без сомнения, выполняют соцзаказ на создание женской версии «привлекательного и престижного образа индустриального труда»[1437] и образа «новой советской женщины»[1438], работницы и активистки, однако в очерках заметны приоритеты каждой. Неожиданно для Рейснер — учитывая ее «маскулинную» репутацию комиссара, моряка, политика — оказывается важна женская сторона жизни работниц (причем не только в уральских очерках — мы видим этот же напряженный интерес в книгах «Фронт», «Афганистан» и др.). В ее очерках появляется и феминистская оптика, не характерная для прозы Полонской. Например, описывая труд макальщиц в эмалировочном цеху Лысьвы, Рейснер замечает: «К жалобам женщин, особенно этого цеха, относятся не очень серьезно. Между тем даже старая макальщица, на месте которой не каждый мужчина выдержит, получает по пятому-шестому разряду»[1439].

Редукция эго-документального начала в травелоге вела к сокращению дорожных дискурсов, обычно появляющихся тогда, когда пишущий находится в пути между локациями и обращается к авторефлексии. Это прямо противоречит доминирующему автодокументальному характеру женского письма[1440]. Однако они не исчезают в прозе Рейснер и Полонской полностью. Так, например, Г. А. Пржиборовская приводит историю, не попавшую в книгу «Уголь, железо и живые люди», когда попутчица в вагоне принимает Рейснер за высланную на Урал нэпманшу: «Простите, мадам, вы за валюту? Или просто, как элемент?»[1441] Даже если эта история — плод воображения биографа, не оставившего ссылок на первоисточники, стоит напомнить, что автодокументальная оптика вовсе не была чужда Рейснер (хотя ее и отрицали современники, тот же Шкловский)[1442], о чем свидетельствуют автобиографическое повествование в книге «Фронт» или очерк-травелог «В пути», имеющий подзаголовок «Дневник»[1443].