Обращаясь к жене в традициях русской лирики, часто переходя в стихах на «вы», Банников описывает свои чувства как неожиданный дар любви, способность к которой, как ему казалось, осталась в прошлом. Не «возвышающий обман» манит его, но погружение в мир чувств без лжи, с возможностью полного доверия: «…Шагнул / В мир грез, забвенья, любви и страсти нежной, / Где нету лжи, обмана нет»[1459]. Такая же традиция доверительного общения прослеживается и в письмах Банникова. Жене он рассказывает о своих глубоко интимных переживаниях, о давящем грузе жизненного опыта:

Почувствовал года… почувствовал, что путь большой пройден. Бывает так идешь веселый, бодрый, в хороший летний день ‹…› и кажется, что ты хоть сотни верст пройдешь [нрзб.] а не устанешь. Но вот все больше под сень свою деревья манят и наконец решился ты присесть немножко, чуть, чуть. Легонько отдохнуть. И вот тогда в одно мгновенье ты ощутишь в себе весь путь. Почувствуешь громадную усталость. Сознаешь трудность всю дальнейшего пути и вера в то, что ты свободно пройдешь хоть сотни верст — мгновенно пропадет. Так и со мной, как видно пройден такой же путь, когда невольно садишься отдохнуть и еще больше чувствуешь усталость[1460].

Почувствовал года… почувствовал, что путь большой пройден. Бывает так идешь веселый, бодрый, в хороший летний день ‹…› и кажется, что ты хоть сотни верст пройдешь [нрзб.] а не устанешь. Но вот все больше под сень свою деревья манят и наконец решился ты присесть немножко, чуть, чуть. Легонько отдохнуть. И вот тогда в одно мгновенье ты ощутишь в себе весь путь. Почувствуешь громадную усталость. Сознаешь трудность всю дальнейшего пути и вера в то, что ты свободно пройдешь хоть сотни верст — мгновенно пропадет. Так и со мной, как видно пройден такой же путь, когда невольно садишься отдохнуть и еще больше чувствуешь усталость[1460].

Тяжесть, внутренняя растерянность, даже жалобы, запечатленные в стихах, оказываются несовместимы с типом человека и руководителя, которого требовала эпоха, превозносящая цельность и решительность. Таким образом, в эго-документалистике Банникова стихи и письма, обращенные к жене, становятся единственным известным нам «локусом», где только и возможно проживание несовпадения с собой и своей слабости, а стихи собственного сочинения и песни (Банников был обладателем прекрасного голоса) — способом рассказа о душевной жизни («чувства», «чувствовать» — на разные лады повторяется в его стихах и письмах).

Таким образом, адресация женам оказывается часто единственной возможностью саморефлексии и приятия кризисных состояний и чувств у мужей-руководителей[1461]. Это приводит к конструированию образа жены как поверенной сердечных тайн. При этом мотивы, характерные для любовной лирики периода ухаживания, оказываются отнесены к законной супруге, и ответственность жены за сохранность этих и иных «тайн» длится даже дольше, нежели сам брак, и довольно ревниво охраняется впоследствии даже государством (об этом ниже).