Сатурий не стал тратить время на отрицание множества злоупотреблений Педия, поскольку они были доказаны, но построил свою речь на восхвалении «великолепной родословной» своего клиента и его многочисленных социальных связей. Что же до обвинений – ну даже если он и злоупотреблял своим служебным положением, что из того? Должен ли выходец из почтенной фамилии придерживаться убогих правил, куда более достойных только плебеев и вольноотпущенников? Что из того, что всадник был незаконно предан смерти? Разве он не являлся по рождению фригийцем, обретшим сначала римское гражданство, а затем «узкую полосу» всадника своим собственным умом? И вообще, разве можно ожидать, что такой великий человек, как проконсул Азии, будет жить на нищенскую плату в 1 млн сестерциев (40 тыс. долларов)?

В этот момент голос Сатурия даже задрожал от сдерживаемого негодования и пафоса. Да как могут отцы-законодатели позорить всех высокородных родственников обвиняемого, которые сейчас сидят за ним в серых тогах, выражающих общественный траур? Подумайте только о страдающей жене, отец которой и трое ее дядьев были преторами! Подумайте о его брате, который погиб, храбро сражаясь с парфянами! Подумайте о двух его сыновьях, общественная карьера которых будет разрушена позором их отца! Подумайте, наконец, о самом сенате – какой позор обрушится на «божественный порядок», если один из самых выдающихся его членов будет обесчещен на основании показаний каких-то провинциалов и выскочек! И т. д. и т. д.

Заключительные речи; прерывающие крики; личные обвинения. Сатурий, завершая свою речь, работал уже на одних только эмоциях. Он тоже сорвал взрыв аплодисментов – главным образом от тех же людей, что только что восторгались речью Кальва. Но при некоторых его суждениях в зале поднимался ропот несогласия, порой речь его прерывалась криками вроде: «Это же не довод!», «Не оскорбляй нашу интеллигенцию!» Наконец он опустился на свое место, уставший после разглагольствований в течение четырех клепсидр. И опять новые поздравления и восторги, каждый из сидевших в зале признавался своим соседям, что этот день стал поистине интеллектуальным праздником.

Консул объявил перерыв в заседании; и отцы-законодатели покинули свои места, чтобы размять члены, перекусить наспех чем-нибудь припасенным их сопровождающими и обсудить между собой аргументы обвинения и защиты. Но вскоре все вернулись на свои места, когда Марк Петрий, самый молодой из адвокатов Педия, начал произносить новую речь в его защиту. Неприязненное отношение к доводам предшествующего коллеги было им учтено, так что Петрий сосредоточился в основном на замысловатых призывах к милосердию, причем он использовал ранее не особенно широко применявшиеся воззвания к «божественной снисходительности» и напоминания о том, что любой сенатор однажды может оказаться в столь же ужасной ситуации, что и Педий. Петрий позволил в своей речи «меньше воды», чем Сатурий; он тоже получил после ее окончания свою долю аплодисментов, но бывалые знатоки только качали головами: «Их восхищает его красноречие, но не суть».