Толпа шепчется и вздрагивает. Местные расходятся небольшими группами, отступая к центру Унтербойингена так быстро, как они посмеют. Прибытие офицера СС не прошло бы незамеченным, неважно, семь или десять дней назад. Жители знают, что Антон солгал. Они знают, что солгал священник. И никто из них не хочет быть подвергнутым допросу.
Голос офицера поднимается на октаву.
– Вы считаете нас идиотами? Вы думаете, мы не можем содержать наши дела в порядке?
– Конечно, нет, – спокойно отвечает Эмиль.
– Эти колокола были моими, для моих нужд. Почему вы не остановили человека, который их забирал?
Эмиль пожимает плечами.
– Мы понятия не имели, что наш город был не в его юрисдикции.
– К тому же, – добавляет Антон, улыбаясь, – не думаете же вы, что мы сказали бы «нет» офицеру СС,
Капитан дрожит от гнева, его челюсти сжата так крепко, что Антон может посчитать линии на мускулах его щек. Затем он наклоняется близко к Антону, так близко, что можно почувствовать его дыхание.
– Сотри эту улыбочку со своего лица, сельская сволочь. Тут нечему улыбаться.
Он поворачивается к тем нескольким людям, которые осмеливаются оставаться возле церковного двора.
– Кто среди вас может подтвердить историю этого человека? Говорите осторожно; я по запаху чую ложь.
Никто не произносит ни слова. Никто не смеет пошевелиться. Антон делает глубокий вдох. Он думает: «
Из небольшой толпы доносится знакомый голос:
– Я могу поручиться за эту историю,
Элизабет. Она вернулась. Антон не может оторвать глаз от ее лица, когда она направляется к офицеру – той знакомой обычной для нее походкой, с прямой несгибаемой спиной. Он стискивает зубы, чтобы убрать всякое выражение со своего лица, чтобы не показать любовь в своих глазах. Он сжимает кулаки, чтобы не сделать лишнего движения, чтобы не встать между Элизабет и офицером.