В контексте меняющихся норм становится актуальным вопрос — а что вообще считать изнасилованием; мужчинам-жертвам не верят, потому что считается, что просто нежелательный секс под принуждением, которого можно было бы избежать силой, — это не изнасилование. Швеция — один из примеров, где последние десять лет процент выявленных изнасилований растёт именно из-за расширения юридического определения, это свидетельство того, что страна действительно борется с насилием. Она первой в мире в 1984 году убрала гендерные признаки из определения насилия; в 2005 году закон был переписан, включив секс со спящим человеком или не могущим по иным причинам сказать нет; в 2012 и в 2018-м понятие изнасилования снова было расширено — теперь в него включается любой секс без активного согласия, даже если не было физического принуждения; если пересчитать текущий шведский рейтинг насилия по модели, признанной в Германии, он упадёт почти на 327 %. Как не бывает опыта чистого насилия, так и не бывает опыта чистой травмы — она зависит как от индивидуальных факторов, так и от социального окружения и доступных ресурсов помощи. Саньял цитирует разных женщин, которые описывают свой опыт насилия в незападных регионах или 40–50 лет назад: тогда они больше переживали за социальную изоляцию или позор, чем за потерю себя или духовную смерть, травма ощущалась иначе. Саньял кажется, что анти-рейп движение и освещение изнасилований в медиа приводят к непродуктивной виктимизации жертв; rape survivor становится идентичностью для женщины, а далеко не все готовы растворяться в собственной травме.

Девочек с раннего возраста учат, что изнасилование это самое страшное, что может с ними произойти, что нормально после этого чувствовать себя грязной и раздавленной; но в какой степени этот нарратив программирует людей на эти чувства? Разговорные шоу эксплуатируют образ жертв и приглашают самых виктимизированных — боящихся мужчин, боящихся выходить из дома, потерявших возможность адекватно функционировать; их чувства с гигантской долей вероятности реальные, но это далеко не полный портрет людей, переживших насилие. Если ты жертва автокатастрофы, никому не придёт в голову подразумевать, что это радикально изменило твою идентичность; ровно это происходит с жертвами насилия. Пока понятие насилия будет рассматриваться как воровство целостности у женщины, её сексуальная чистота так и будет нести смысл её существования; утверждать, что в глубине женщины есть некое ядро, которое может быть безвозвратно разрушено опытом насилия, — значит объективировать женщину. Женщин учат не сопротивляться, потому что это может повлечь ещё большую агрессию, хотя люди, которые непосредственно работают с темой, говорят, что огромное количество случаев изнасилования обрывается в процессе: жертвы отбиваются, насильники убегают, у них, если это мужчина, не встаёт член — и так далее. Саньял спрашивает, почему мы не слышим об этих историях в медиа, а только об ужасных монстрах, доводящих дело до конца? Виржини Депант пишет, что женщин «учат, как быть изнасилованными»; она описывает свой опыт столкновения с этим и говорит, что чувствовала себя в этот момент «женщиной, отвратительно по-женски, как никогда до этого и с тех пор»; она просто замерла, потому что таков был скрипт; если бы у неё попытались украсть что-то — вряд ли бы её реакция была именно такой.