Сенсационализация изнасилования сказывается и на мужчинах: волей-неволей они становятся жертвами слогана «все мужчины — насильники». Саньял приводит в пример, как в некоторых детских садах мужчин-воспитателей не допускают менять детям подгузники или водить их в туалет — потому что они мужчины; одного из них обвинили в педофилии просто потому, что он нянчил детей, видимо, с особо немужественной нежностью; ему пришлось уволиться. Никому не идёт на пользу то, что сегодня мальчики часто с детства слышат истории о монструозной мужской сексуальности и начинают бояться своего собственного тела и его эффектов. Саньял также пишет, что у нас нет социальных сценариев реабилитации ни жертв изнасилования, ни самих насильников; от последних хотят, чтобы они просто исчезли; это преступление настолько символически нагружено, что оно превращает его актора в неисправимое зло. Тюрьмы, особенно в России, несмотря на то, что называются исправительными учреждениями, не исправляют, а только ещё больше калечат людей; в тюрьмах пытают и убивают, в тюрьмах процветает изнасилование. Отправлять в тюрьмы насильников, если ваша цель прервать цикл насилия, — абсурдно. Но других структурных решений у нас сейчас нет. Суды тоже не подходят для решения кейсов с насилием, пишет Саньял; это тупые инструменты, применяемые в очень запутанной операции, они не приспособлены для символической справедливости, примирения, утешения, облегчения.
И больше не дерись
И больше не дерись
Все человеческие тела уязвимы, я уже, кажется, писал буквально это несколько раз. Саньял обращается к текстам Джудит Батлер, которая предлагает переопределить человеческую уязвимость. Вместо того, чтобы рассматривать её как черту Другого, можно распознать её как неотъемлемую часть себя и таким образом открыть эмпатию к уязвимости других, не превращая их в