— Я был в Мюнхене на той самой выставке, где вы показывали «Симультанные игры», — сказал доктор. — Это было действительно интересно! И вам, конечно, следовало продолжать. Та ваша модель была, в сущности говоря, примитивной. Над идеей стоило потрудиться, чтобы если и не прийти к совершенству, то все же двигаться дальше и дальше, к лучшему воплощению. Только этот путь и достоин нас, смертных. Но вы, простите… Вы, как я вижу теперь, оказались трусом. Я имею в виду не одно лишь живописное совершенство. Так удачно обмануть себя, свою натуру — обмануть и остаться довольным собой, — людям удается очень редко. Я поздравляю вас, Адам Авири!

Стояли уже негустые жемчужные сумерки, скрадывавшие цвета и тени, что и было бессознательно отмечено Адамом, который пытался представить себе, как выглядит сейчас его растерянное лицо.

— А… вы не слишком ли жестоки, доктор? — спросил он. И сбивчивые его слова прозвучали как весть о капитуляции, оглашенная усталым офицером.

— Нет, — коротко ответил доктор и встал. — Пойдемте со мной.

Они прошли еще в одну комнату, которую по обилию книг, что помещались в ней, можно было определить как библиотеку. Были тут рабочий стол с креслом и небольшая кушетка. Не сразу Адам заметил то, ради чего привел его сюда доктор: на стене висел портрет Нади.

— У вас?! — пораженно воскликнул Адам. — Каким образом?!

Доктор включил настольную лампу, Адам, не помня о церемониях, бросился в кресло, хозяину же оставалось присесть на кушетку.

— Ну-ну, не волнуйтесь, — сказал с усмешкой доктор. — Сперва о том, жесток ли я по отношению к вам. Как видите, у меня есть веское основание ценить вас по иному счету, чем вы сами того хотите, господин Авири. Вот оно, доказательство вашей трусости, — этот портрет. И если есть жестокая правда в том, что я высказал, то не во мне она родилась. Вот она, ваша работа, собственноручный памятник самопредательству!

Доктор вскочил и заходил взад-вперед вдоль узкой комнаты, останавливаясь то у картины, то перед Адамом.

— Это ваш шедевр, вы это знаете, и вообще — да, да! — это великой, немыслимой прелести вещь, — как же вы, способный на такое, столько лет бездельничали, черт возьми! И хуже того, плодили эту вашу чушь контраст-гармонию!

— Э, доктор, перестаньте!.. — миролюбиво прервал его Адам. Он уже вполне владел собой. — Да я не виноват, что этот портрет так удачно вышел. Случайность, доктор, случайность!..

— Согласен, не виноват! — продолжал в запальчивости доктор. — Как не виноват в своем таланте! Виноват же в том, что…

— …предал свой талант! — закончил Авири и с деланной скорбью воздел руки к небу.