Была вторая половина дня, и Адам собирался куда-то поехать, когда зазвонил телефон, и в трубке раздался взволнованный Надин голос:

— Адам, Адам! Ты дома? Я должна к тебе заехать и отдать ключи.

— Ключи? Что случилось? Я могу сам приехать, если…

— Нет, нет, Адам! — остановила она. — Я на такси, через две минуты.

Он встретил такси внизу, Надя не хотела выйти из машины: она везла сына в больницу. Он лежал — белокурый, с ангельским личиком мальчуган пяти-шести лет, бледный до зелени, и голубые глаза его то и дело страдальчески прикрывались.

— Упал, — торопясь, доставая из сумки ключи, говорила Надя. — У него сотрясение: была рвота, его все время тошнит.

— Врач смотрел?

— Нет. Это было с четверть часа назад. Мне позвонила няня — он гулял с группой, и я тут же поехала.

Надя протягивала Адаму ключи, но он покачал головой и решительно открыл заднюю дверцу.

— Мы положим его у меня и вызовем врача, — твердо сказал он и, не дожидаясь согласия Нади, обратился к малышу. — А ну-ка, приятель, давай мы возьмем тебя…

Мальчик обнял его за шею и спокойно лежал на руках у Адама, пока он не внес его в свою спальню и не положил на постель. Вскоре приехал врач, сказавший, что если не будет повторной рвоты, то все обойдется. Но мальчик нуждался в полном покое, и в ответ на робкий вопрос Нади, можно ли его перевезти домой, врач состроил недовольную гримасу. «Завтра к вечеру зайду, тогда решим», — сказал он.

— Почему другой доктор, мама? — спросил мальчик, когда врач ушел.

— Теперь у нас будет новый доктор, милый! — ответила ему Надя.

— Почему? — повторил мальчик и заплакал. Она его утешала. Ребенок, всхлипывая и вздыхая, стал засыпать. Адам и Надя сидели подле него до сумерек, позже ужинали, а близко к полуночи оба легли рядом с мальчиком, и Надя, что-то шепча, прижалась к Адаму.

От последствий падения мальчик вскоре полностью оправился, но отдавать его снова в сад врач пока не советовал. Днем мальчик оставался в ателье у Адама, что-то клеил или строил, смотрел, как художник работает, а то спускался во двор и играл там в прохладной тени. В часы обеда приезжала Надя. Адам купался в непривычно тихом счастье, но не слишком доверял себе, подозревая, что не готов к нему, не приспособлен, стар и слишком эгоистичен, чтоб воспринять пришедшее благо как нечто реальное и устойчивое. Он постоянно ждал, что все вновь переменится, а может, и желал того. Он ощущал, что ему хорошо, но в то же время жил со стесняющим чувством, будто в том, что с ним происходит, наличествует обман. Правда, Адам не мог сказать себе, в чем этот обман заключается. То, что он чувствовал, легче всего выражалось в недоумении, с которым задавался он такими, приблизительно, вопросами: если нынешняя жизнь действительно хороша для меня, то не следует ли все предыдущее посчитать пустейшей, дурацкой ложью; а если прошлое не ложно и прожитое вполне привлекательно — а оно, как он понимал, таковым и было, — то не выглядело разве чем-то обманным нынешнее его положение, столь не похожее на всю его прежнюю жизнь?