Младенцы в глиняные дудки Дудят, размазывая грязь, И вечер цвета незабудки Плывет по воздуху, смеясь.

Все хорошо и осуществимо в мире, где «деревянный труп сохи» почивает в могиле, на которой растет «сын забвения — лопух» (230), и где все согласны, что их будущая жизнь пройдет под благословением «добрых наук» (230). В этом мире может сбыться и старый «предрассудок» религии, а именно, что бессмертие возможно, но, конечно, в иных, чем библейские, формах[202].

Глава 11 Две пародии

Глава 11

Две пародии

Борис Пильняк: «Дело смерти»

Борис Пильняк: «Дело смерти»

Пик утопической эйфории пришелся на 1920-е и начало 1930-х годов. Однако к хору, приветствовавшему неизбежную или, говоря скромнее, очень вероятную победу человека над смертью, присоединились не все. Одним из таких скептиков был Б. А Пильняк (1894–1937). Считавший природу «постоянной и положительной ценностью» [Jensen 1979:176], а смерть — естественным завершением жизни, он критически относился к тем, кто полагал, что необходимо радикальным образом изменить «код» природы[203]. Этой теме подчинения законам природы посвящен его рассказ «Смерти» (1915), в котором почти столетний старик, понимая, что может умереть в любой момент, говорит сыну, что умереть — это все равно что уснуть от усталости. Он говорит так, потому что знает: сын никогда не сможет примириться ни с его неизбежной скорой кончиной, ни со своей собственной будущей смертью. Пребывая в постоянном ужасе перед небытием, сын, по сути, оказывается мертв задолго до своего настоящего конца, в то время как его умирающий отец, чувствуя себя органической и неотделимой частью природы, все еще жив и будет жив до конца.

Сын, принадлежащий к кругу художественной интеллигенции, утратил способность читать «код» природы, в отличие от простых людей, таких как прислуга умирающего аристократа, которая, как и он, принимает естественный порядок вещей. Для нее тоже смерть — естественное явление, разделяемое всем живущим. Челядь заботливо ухаживает за стариком, пока он жив, но не проявляет великой скорби и не оплакивает его мирную кончину в столетнем возрасте. Люди из народа смиряются и со смертью, и с жизнью, «доказывая», что Л. Н. Толстой был прав, когда утверждал, что истинную житейскую мудрость можно найти только среди простых людей. Наверное, их старый хозяин научился правильно жить и умирать именно у них, а может быть, у самой природы с ее цикличной сменой времен года[204].

Недоверие к тем, кто не способен понять и принять сущность природы, — важная тема в произведениях Пильняка. По установившемуся мнению, знаменитая «Повесть непогашенной луны» (1926) представляет собой рассказ о политическом убийстве Сталиным человека, которого он считал своим соперником, — народного комиссара армии и флота М. В. Фрунзе, умершего в 1925 году. Ее, однако, можно прочитать и как рассказ о попытке Сталина спасти Фрунзе, то есть как полемическое повествование, направленное против чрезмерной и неуместной веры в науку советских правительственных кругов, не доверяющих матери-природе. «Негорбящийся человек из дома номер первый» (Сталин) и его сподвижники, слепо верящие в науку, вынуждают Гаврилова (Фрунзе) лечь на изначально ненужную операцию, которая убивает его, между тем как послужившая поводом для лечения язва уже зарубцевалась сама собой, что и показало вскрытие. Не доверяя целительным силам природы, поборники науки и разума обращаются за помощью к скальпелю, чтобы спасти ценного для государства человека. При такой интерпретации поступок «негорбящегося человека» может рассматриваться как «забота» о товарище по партии, в которой в то же время сказалась его неспособность понимать и чувствовать природные процессы[205]. Чрезмерно рациональный подход к естественным процессам жизни обычно кончается неудачей, в чем в романе Тургенева «Отцы и дети» убедился уже Базаров, тоже поддавшийся «фетишизму» скальпеля, чтобы «доказать» всем очевидное — что человек умер от чумы. Вскрытие покойника, однако, погубило «властителя скальпеля».