«Египетские ночи» с музыкой Прокофьева с успехом шли на музыкальной сцене Камерного театра в 1934–1935 годах. Однако три года спустя поручение написать «Онегина» заставило Прокофьева взять паузу. Сначала он не проявлял энтузиазма, не желая соревноваться со всеми любимой оперой Чайковского. Однако, услышав, как Кржижановский читает свою инсценировку – или, как он ее называл, «сценическую проэкцию в четырнадцати фрагментах», – Прокофьев передумал. Можно было обойтись без соревнования. Чайковский назвал свою оперную версию романа Пушкина «лирическими сценами», и именной такой она и являлась: избранные, музыкально завершенные сцены, представленные по правилам оперного искусства публике, прекрасно знающей наизусть оригинальный текст. Драматическая адаптация Кржижановского представляла собой совсем иное художественное целое. Он, Таиров и Прокофьев одинаково считали, что утрата оригинальной ритмики и схемы рифм будет равносильна утрате Пушкина. В отличие от оперного либретто, строящегося как лирический текст для пения, в драме строго соблюдались контуры онегинской строфы. Персонажи говорят строфами, и даже кресло-качалка Онегина, как мы узнаем из авторских ремарок, качается в ритме ямба. Вероятно, для того чтобы еще больше дистанцировать свое произведение от знаменитой версии предшественника, Кржижановский изобразил на сцене основные эпизоды из Пушкина, которые не включил в оперу Чайковский: Татьяну в библиотеке Онегина, визит Лариных к московским родственникам и, самое главное, сон Татьяны. Этот сон, который в пьесе (фрагмент 8) рассказывает не вездесущий повествователь-мужчина (как в романе Пушкина), а сама Татьяна – няне после пробуждения, знаменует рождение новой, психологически более сложной и эротически заряженной героини. Его заключительный и неожиданно кровожадный эпизод, в котором Онегин угрожает ножом Ленскому, а Татьяна в страхе просыпается, плавно перетекает во фрагмент 9, в развязку реальной, происходящей наяву, среди снегов, дуэли на пистолетах, в которой сошлись два друга. Чтобы получилось это слияние дуэлей в пьесе, сон Татьяны перенесен: она видит его после именин, а не перед ними.

Рис. 3. Программа спектакля «Евгений Онегин» Пушкина – Кржижановского – Прокофьева, февраль 2012 года.

Дизайн обложки – Трейси Паттерсон. Управление коммуникаций Центра искусств Льюиса, Принстонский университет. Любезно предоставлено Принстонским университетом.

У Кржижановского были веские причины изменить порядок следования этих важнейших эпизодов. Для него происходящее во сне лежало в поле реального действия. Это место, где потрясенная Татьяна вынуждена укрыться – ибо в пьесе именины оказываются более унизительными, чем в пушкинском романе. Они также изображаются более буйными, более провинциальными и менее благопристойными, чем в опере Чайковского, где все собрания вообще отличаются элегантностью, пышностью и продуманностью[399]. В пьесе «проповедь», прочитанная Онегиным Татьяне, – уже не tete-a-tete в укромном уголке, на живописной скамье; она переносится на многолюдную деревенскую площадку для танцев. Онегин отыскивает сгорающую от стыда девушку во время праздника по случаю ее именин и публично, под косыми взглядами шатающихся, пьяных гостей, читает ей лекцию о том, что он не подходит для брака. Музыкальный фон для этого унижения создают расстроенные клавикорды, пляшущие с притопом и поющие фигляры и военный оркестр. После этого ужасного дня Татьяне необходимо увидеть сон, который даст ей второй шанс исправить положение, воплотить нежные фантазии, которыми полно ее импульсивно написанное письмо, заставить возлюбленного обратить внимание на нее, навеки покорить Онегина. В созданных Кржижановским мирах сон обладает такой силой. Однако весь этот зыбкий план под слишком тяжким грузом неопытности и стыда оборачивается ночным кошмаром.